|
© Г.С. Альтшуллер, 1985-1986
ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА 1-Ч-502,
РАССКАЗАННАЯ ИГОРЮ ВЕРТКИНУ
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Постепенно появилась мысль, что можно найти что-то, найти самому. Что касается самой теории, то в 1946-48 годы сформировались три момента: первый и самый главный момент для меня - это преодоление противоречий. Каждое изобретение - это преодоление противоречий. Вывод очень неожиданным был по тому времени. Что надо искать противоречия, усиливать, обобществлять противоречия, не бояться, а радоваться, когда возникает противоречие. Противоречие - это росточек, почка будущего изобретения. Это в корне изменило мое отношение подхода к задаче чисто практически.
Первым это заметил Д.Д.Кабанов, я еще ничего ему не говорил. У меня еще был хаос в голове - теория, методика, методы решения, и я еще тогда не знал и не понимал, но Кабанов заметил, что я ищу противоречия. Он как-то завел разговор на эту тему, выслушал меня, расспросил, очень одобрительно отнесся к идее целеустремленного поиска контуров теории, если так можно выразиться. Привел кучу примеров противоречия, у него был богатый опыт, поэтому быстренько вспомнил красивый случай противоречий. Он долгое время был инспектором по изобретательству Забайкальского военного округа.
Мы вместе переворошили практику за эти годы в Каспийской флотилии. Вообще это был очень сильный толчок. Противоречие в стремлении к идеалу. Вот сами слова - идеальный, идеальность - появились позже: в лагере, в лагерный период разработки теории, - а идеальный конечный результат еще позже - где-то в конце 50-х годов, когда алгоритм начал выписываться, потребовалось несколько твердых терминов операционных. А так, был термин типа максимальное решение, максимально хорошее решение, максимально смелое решение и еще со словом максимальный. Хотя смысл был очень четкий, содержание было очень четкое. Это был ИКР, но без правил его формулировки. Решение, даваемое волшебной палочкой, это очень важно было для дальнейшей работы.
И, наконец, приемы. Как ни странно, но в первоначальных приемах отставали собственно приемы, они были простенькие и слабые, я их вычитывал из книг, статей, из своей практики. Выпишу десятка полтора приемов - там объединить, разделить, - но неизвестно, когда разделить, когда объединить, я как-то не очень видел их могущество. А вот вещества - родная химия, вещества, – это было очень здорово. Информационный фонд состоял в первую очередь из веществ, т.е. для меня существовал постулат такой: на любую задачу нужно найти соответствующее вещество, которое должное быть идеальное. С помощью химии надо найти идеальное вещество, которое может удовлетворить нашу потребность.
Теперь понятно, как появилась идея оксивентиляции. Четкое противоречие, т.е. основное противоречие при конструировании дыхательных приборов, оно одинаково при построении любых человеческих аппаратов, будь то часы или пистолет, или безоткатная пушка – то, что человек переносит руками. Чтобы повысить мощность, надо увеличить вес, чтобы повысить удобство в эксплуатации, надо уменьшить вес. Машина зависит от двух факторов: от мощности и от удобства выполнения функции. И они находятся в противоречии между собой, но конфликтуют уже через вес. Идеально, если веса нет, а функция выполняется - это, так сказать, современная терминология, но смысл был прозрачен и тогда, в те времена тоже.
И вот как-то раз, прорабатывая формирующиеся ТРИЗ-понятия (я должен сказать, что я сдерживался от применения теории ТРИЗ в решении своих задач. Она бы не осилила задачи и было бы разочарование и прочее, и прочее. Я берег ее, накапливая силу), не удержался, дескать, никто не услышит, если я подумаю. Это было, как ни странно, в номере бане. Я подумал, что неплохо было бы иметь здесь прибор. Возникает противоречие: чтобы дышать, нужно одеть маску и пристегнуть коробку - корпус прибора. Чтобы мыться - всего это вовсе не нужно иметь ни на лице, ни на туловище. Я подумал, что с точки зрения теоретической, все это очень красиво смотрится. Идеальный дыхательный прибор - это такой прибор, который не имеет ни маски, ни коробок, ни трубок, ни клапанов, ничего не имеет, а находится где-то внутри человека и автоматически работает.
Я залез в ванну и стал развивать мысль. Внутри человека, собственно, одна только вещь, которую можно сделать складом кислорода, - это кровь. И я подумал, что, действительно, очень странно получается: в воздухе 21% кислорода, а в альвеолярном воздухе, т.е. в легочном, его уже 18%. Хотя бы эти 4% насытить, уже будет хорошо. А почему 4%, мы можем провести серию вдохов-выдохов на чистом кислороде до того - в кассе бане. Дают там мочалку, дышишь чистым кислородом и идешь в парилку, с 18% можно поднять содержание кислорода до 100% в альвеолярном воздухе. Вот, собственно говоря, я на этом и остановился. Дальше появилась смутная мысль, что надо поглощать углекислоту, - вторая половина проблемы, так можно много кислорода вогнать в человека путем предварительной вентиляции с помощью кислорода. И я подумал, что не может быть, чтобы здесь ничего не светило.
Я, наскоро умывшись, побежал в библиотеку и... Вот ни с чем не сравнимое ощущение: оно возникает только на несколько часов, когда есть уже идея, но нет еще проверки этой идеи, ты не знаешь, выиграл ли ты по этому билету. Его можно порвать в клочки или ты выиграл миллион? Чем больше я просматривал книжек, тем больше мне начинало казаться, что я выиграл миллион. То есть я нашел, что искал, в медицинских книгах по дыханию. Книги эти мне были хорошо знакомы: медицинские, водолазные. Многие книги были испещрены пометками на каждой строчке.
ИВ: Вашими пометками?
ГА: Моими и Шапиро. Кроме нас, никто не пользовался этим рядом книг. Я очень быстро определил, что такого способа ныряния нет, были там и спортивные книжки, я их просмотрел. Есть только способ..., т.е. мысль эта, что нужно поднять до 21% приходила многим, и пловцы перед погружением проделывают ряд глубоких вдохов и выдохов, называется - гипервентиляция.
У меня здесь появилась мысль, если это проделывать на чистом кислороде, т.е. можно проделать общую вентиляцию. И получение этим явлением своего названия имеет чрезвычайно важное значение для психологии творчества. В одной из книг я нашел, что медики, проводя общую вентиляцию для своих целей, изучая действие чистого кислорода на человека, выявили так называемое состояние акноэ, т.е. задержка дыхания, обусловленная не насыщением организма кислородом, а наоборот, выбыванием при этом углекислоты. А углекислота раздражает дыхательный центр. Человеку хочется дышать не потому, что ему не хватает кислорода, а потому, что в крови повышается процент углекислоты. Дыхание чистым кислородом позволяет вымыть, убрать почти до нуля содержание углекислоты, допустим до 2-3%. И наступает такое состояние, схожее с наркозом: человеку не хочется дышать. Были разные случаи с больными. Больной А, надышавшись чистым кислородом, сидел 9 минут, не дыша, и чуть концы не отдал. Это обнадеживало, я подумал, что больной не имел стимула терпеть, он просто сидел, а я могу и потерпеть немножко.
Правда, как это будет действовать под давлением, мне было непонятно, но думалось, что в лучшую сторону. Короче говоря, я решил начать проверку тогда, когда нашел в медицинских книгах факт акноэ, после вот такой общей вентиляции - до 15 минут, 15 минут с чем-то. А пока я знал, что мировой рекорд составляет - 5 минут 28 секунд сидения под водой, что француз Пуликен, просидев 6 минут 12 секунд, вылез и «дал дуба», то есть досидел до пределов человеческих возможностей. Что соревнования в СССР проводятся только на скорость ныряния на 25 метров, а при капитализме они проводятся на любую глубину, скажем, на 50-70 метров, что крайне вредно и опасно для здоровья -предупреждали наши справочники. Что есть такой вид спорта у капиталистов, как сбор тарелочек: трехметровая яма с водой, на дне которой укладываются равномерно тарелочки, и вот один джигит собрал 140 таких тарелочек, и потом его долго откачивали. После этого стали избегать таких соревнований.
Да, мировой рекорд на дальность ныряния при капитализме составлял 72 метра. Вот эти данные я переписал и побежал звонить Шапиро на работу.
А с ним вот какой парадокс вышел. Он, окончив юридический факультет, устроился работать в Управление строительных лагерей и колоний МВД АзССР. Работа эта гражданская. УТЛК - это тюрьмы и лагеря, ГУЛАГ. Им принадлежали заводы и лесоповалы, то есть громадное хозяйство, которое контактировало с другими хозяйствами. И возникали гражданские судебные дела: непоставка продукции, то есть некачественная поставка, неколичественная, расценки несогласованные и так далее. И вот Шапиро стал специализироваться на ведении этих гражданских дел. Это было не то, что вести расследование злодеяний в стиле Шерлока Холмса, но Шапиро утешал себя тем, что вот через два года мы прогремим на весь мир...
Шапиро очень быстро, кстати сказать, оценил нашу перспективу. Кабанов оценил техническую сторону, Шапиро оценил вытекающую сторону. Шапиро принадлежит мощнейшее сравнение. Он сказал так: "Маркс вывел законы развития общества, Дарвин вывел законы развития живых организмов, а мы выведем теорию, которая даст миру законы развития технических систем". Он не говорил "технических систем", он говорил "машин". То есть он первый оценил эту штуку, это очень важно. Масштаб ее понял. Этому нас научил Смогилев, к которому можно было придти с небольшим изобретением, не имеющем даже еще применения. И он находил применение, указывая истинные масштабы и так далее. Это для изобретательства очень важно. Я позвонил Шапиро, мы встретились. Я, захлебываясь, поведал ему, что можно надышаться на 15 минут, если предварительно проделать такую-то процедуру.
"А зачем это надо?", - спросил Шапиро. Я сказал, что, ну, не знаю зачем, но можно установить спортивный рекорд по нырянию, можно собрать кучу тарелочек. Потом я, напрягши мозговые извилины и дрожа весь от возбуждения, сказал, что можно применить и в боксе, им вечно не хватает воздуха, а если наш боксер надышится... "Это вопреки законам", - сказал Шапиро. «Ну незаметно, незаметно», - сказал я.
У нас не было разумного применения самой идеи. На следующий день мы явились к Смогилеву, подпрыгивая от возбуждения, перебивая друг друга, рассказали обо всем. Шапиро не имел никакого отношения к этой идее. Но, почему я сказал, «перебивая друг друга». А потому, что рассказывал он, ему верили больше, чем мне. Я был увлекающийся человек, я мог преувеличить... А тут прежде всего важны были цифры, факты. Играли роль и голос, солидность.
Шапиро был в очках, смотрелся тогда более солидно, чем я без очков. В то время, когда я стал носить очки, уже было поздно думать о солидности. А тогда... факт остается фактом. К Шапиро относились как к положительному серьезному человеку. А я был сумасшедшим "психом-изобретателем". Свой человек, хороший, ко мне все относились очень тепло, но я был псих-изобретатель. А Шапиро был будущий ученый, он даже мне как-то рассказывал такую историю. Однажды он встретил на улице нашу общую учительницу заочной школы в 10 классе, она литературу преподавала. "А, Рафик! - сказала она, - что вы делаете сейчас, вы же такие надежды подавали". Он скромно, потупив глаза, ответил: «Продолжаю подавать надежды». Он умел подавать надежды. Если бы я сказал, что дважды два - четыре, то я бы произнес это с такой экспрессией, что серьезный собеседник бы сказал, что, ну, заливает. А Шапиро мог бы сказать, что дважды два - пять, и собеседник ответил бы, что об этом надо подумать. Ценное качество характера.
Поэтому, перебивая друг друга, мы в двух словах рассказали всю историю. Смогилев сказал, что сейчас проверим. Меня, как водой окатили, я не ожидал такого быстрого решения. Одно дело выдвигать теоретические идеи, а другое... Если бы водолаз проверял, а то испытывать предполагалось мне. Верили больше Шапиро, а испытывали на мне. Видно в этом плане я был более ценный экземпляр.
ИВ: А Шапиро, к тому же, наверное, не умел плавать.
ГА: Несправедливость она и есть несправедливость. Первое испытание можно было проводить и не умея плавать, оно проводилось в кабинете. Смогилев пришел с противогазом. Взяли стул, посадили меня на стул, подогнали противогаз, давили со всей силой - Д.Кабанов в одном месте, а Смогилев - в другом. Замотав рукой, держали шланг.
ИВ: А дали Вам надышаться кислородом?
ГА: Дали, естественно. Принесли баллончик от дыхательного прибора, и я, вручную открывая кран, надышался, сколько мог - дышал я очень энергично. Шапиро этим временем описывал, какие неслыханные спортивные достижения завоюет наша команда, сборная Советского Союза, если будет пользоваться этим самым допингом.
Я надышался, одели на меня противогаз, закрыли так, что через дыхательную трубку не проходила ни одна молекула воздуха. Они острят, типа, ты не дай дуба преждевременно и прочее. А я первое время боялся, как бы невзначай не дыхнуть. Все-таки есть такая старая привычка дышать почаще: выдохнул-вдохнул, выдохнул-вдохнул. Несколько вдохов и выдохов в течение минуты, а тут надо не дышать. Я боялся, чтобы невзначай не получилось. Ну, дыши не дыши... Я потом обалдел, прошло пять минут, 5 минут 30 секунд, 6 минут.
ИВ: Вы смотрели на часы?
ГА: Я смотрел на часы, Шапиро смотрел на часы, Кабанов смотрел на часы. Смогилев объявлял громким голосом, - все было прекрасно. Я не в воде, но побил мировой рекорд с первой же попытки. Когда стало 7 минут, я сделал легкое поползновение выползти. Меня напугало акноэ. Теоретически я представлял, что это такое, а практически это страшно. Я знал, что от кислородного голодания обморок наступает внезапно. Я себя хорошо чувствую, но вдруг можно внезапно отключиться. Я понимал, что ничего такого страшного не будет, все кругом свои - поддержат.
И я стал рваться оттуда, меня выпустили. Первая попытка блестяще удалась, побили мировой рекорд, только на суше. Смогилев сказал, что теперь нужно попробовать в воде. Может быть, вода действует по-другому. Но Кабанов сказал, - а какая разница.
Разница была, я понял это очень быстро и понял, что мне еще расти и расти до Смогилева, как до организатора и изобретателя. Смогилев начал с того, что вызвал врача. Мои жалкие заверения, что я себя хорошо чувствую и обойдемся без врача, он остановил движением руки. Появился врач, пошли в административный корпус, где была ванная и врач, как я понял по дороге из разговора, нужен был лишь для того, чтобы подписать Акт. Акт - вот что нужно было Смогилеву. То есть не просто проверить, а то никто не поверит. Нужен официальный Акт испытания за подписью врача.
Набрали воды, сунули меня туда головой вниз, без маски на сей раз, дав надышаться. И начали они рассказывать друг другу анекдоты, а я лежал в весьма неудобной позе. Ванна была короткая, ноги высовываются из воды, а еще меня щекочут по ступне и требуют, чтобы я пошевелил пальцами ног, поднял немного правую ногу, левую ногу, дабы просигнализировать, что все в порядке, что я исправно делал, так как иной связи на аварийный случай не было.
За это время может много событий произойти. Слышимость отличная, я хорошо слышу анекдоты и вдобавок появляется каждый раз желание рассмеяться, что было бы связано с дополнительным расходом кислорода. Но я устоял против анекдотов, и семь минут с каким-то количеством секунд (мне важна была цифра семь - просидеть и все) я просидел. Вылез, пошли и составили Акт. Когда я подписал Акт, а Смогилев дал его прочитать спокойно, я увидел название изобретения, которое мы сделали. Изобретение называлось: "Способ выхода из затонувшей подводной лодки".
Главное, он с самого начала определил область применения. Действительно, это не для спортивных стрелков нужно, а как способ выхода из затонувшей подводной лодки. Из затонувшей подводной лодки выходят как? Допустим, лодка затонула на небольшой глубине - 40-50 метров, на Балтике частые условия такие. Выйти из подводной лодки можно, уровняв давление, через торпедный аппарат или, открыв люк и впустив забортную воду в отсек, она подожмет воздух и, пожалуйста, - сигай. Но тут две опасности: асфиксия, удушье, если всплывать очень медленно, и кессонная болезнь, - если всплывать очень быстро, т.е. при уравнивании давления много азота растворяется в крови, т.е. падение давления вызывает вспенивание, как шампанское, разрывает легкие, - это кессонная болезнь. А если всплывать медленно, чтобы пузырьки выходили, кровь очищалась, - то задохнешься 10 раз, пока это сделаешь.
Имеется инструкция: выбрасывается под подводную лодку буй, буй на тросе, на тросе узелки. Надо около каждого узелка определенное время продержаться. Если ты в дыхательном аппарате, это возможно, но дыхательных аппаратов всегда не хватает, обычно один дыхательный аппарат на 5-6 человек.
ИВ: А почему нельзя всех обеспечить?
ГА:. Дело в том, что если дыхательные приборы не повреждены с самого начала: заряженные, исправные, идеальные – то, пока идет борьба за живучесть подводной лодки, пока спускают воду, открывают люк, пока все это происходит, хорошо, если в одном приборе останется немного кислорода.
В фильме "Добровольцы" хорошо показан этот эпизод. Остается затонувшая подводная лодка с краснофлотцем. Герой отдает ему свой дыхательный прибор, сам он героически гибнет. А вот баллончика кислорода хватило бы на них троих без дыхательного прибора.
Смогилев увидел в этом такую возможность: есть один дыхательный прибор, есть один баллончик, есть кислородная система внутри подводных лодок. Дышишь чистым кислородом, и давление повышается, если человек дышит чистым кислородом, не допуская насыщения крови азотом воздуха. А потом состояние акноэ, они выплывают.
ИВ: Уже можно быстро всплывать?
ГА: Уже можно увеличить скорость, потому что нет азота в крови.
Через несколько дней заявка была готова, мы все очень интенсивно разрабатывали эту штуку. Смогилеву она показалась решающим аргументом в споре с Серебряковым на пост начальника. И лично ему понравилось, что имело немаловажное значение.
ИВ: Он что соавтором был?
ГА: Нет, боже упаси, такого принципа там не было. Заявка пошла от нас двоих. Он названивал в отдел изобретательства, чтобы побыстрее провели... Мы получили две бумаги: одну бумагу, подписанную академиком Арбели, главным физиологом военно-морских сил. Она целиком подтверждала то, что было известно из литературы, что это возможно, - таков был вывод академика Арбели, и отказное решение Отдела изобретательства, подписанное Серебряковым.
Там сидел не меньший мастер казуистики, чем Смогилев. И он ударил в самую больную точку. Согласно положению об изобретениях, предметом изобретения, объектом патентования могла быть какая-то вещь или способ применения вещей, но никак не дрессировка животных, обучение человека.
ИВ: Ведь фактически вы дышали, дышали и до вас.
ГА: Нет, он не отрицал новизны. Он просто отметил, что это непатентоспособное решение, потому что нет вещи. Это был редчайший случай, что изобретение было настолько идеально, что это обратилось в минус на фоне обычного изобретательского права. Что мы патентуем? Мы патентуем способ поведения человека, способ дыхания, способ обучения человека выходу из подводных лодок - в общем, дрессировка, тренировка человека, но это непатентоспособное, что специально изложено в положении об изобретательстве.
Смогилев сказал, хорошо, будем бить на рацпредложение и это развяжет нам руки. Мы имеем право, минуя Серебрякова, обратиться в Институт аварийно-спасательной службы военно-морских сил с предложением внести это рацпредложение в инструкцию по выходу из затонувших подлодок..
В самом деле для рацпредложения здесь не имелось никакой юридической препоны. И мы очень быстро получили приглашение... Это был конец 1947 года... Получили приглашение в Ленинград в аварийно-спасательный институт.
ИВ: Это кто - Вы, Шапиро, Смогилев?
ГА: Да. Это была командировка в этот Институт от флотилии. Оформило начальство наше, в частности, Серебряков даже не в курсе был. Заручились отзывом Арбели и поехали в Институт. С высоким начальством разговаривал Смогилев, мы не были при разговоре. Смогилев вернулся и сказал, что сейчас пойдем подписывать бумагу (завтра испытания), что в случае, если ты загнешься, то у тебя претензий не будет. Ну, если я загнусь, то, естественно, претензий не будет. «Даже, если наполовину загнешься, все равно не будет претензий. К начальству не надо предъявлять претензий», - сказал Смогилев.
Я весело подписал бумагу, а к вечеру задумался. Стало страшновато, потому что зря такую бумагу не берут. Подумал: интересно, в чем мы будем испытывать, - в комнате - вариант первый, или в ванной, или в бассейне. Три варианта было в Баку.
Кстати, о бассейне. Незадолго до отъезда в Ленинград произошла такая история. Нет, это было осенью, еще была теплая погода.
ИВ: 1947 год?
ГА: В сорок седьмом году. Смогилев сказал, что давай пойдем, проверим в бассейне на дальность. Д.Д.Кабанов попытался его отговорить. Что бассейн семьдесят два метра, для этого нужен тренированный пловец, а на ком ты будешь испытывать.
Но все-таки мы пошли. Я не помню, как это подгадал Смогилев или это была случайность. Смогилев - человек непростой, в общем там оказались на скамейке зрители - два офицера. Один был нам представлен, как чемпион флотилии по плаванию на какие-то дистанции, я не помню, а другой - из сборной команды по водному поло Каспийской флотилии. А команда эта была тогда многократным многолетним чемпионом СССР. Два профессиональных пловца, здоровые мужики. Мы скромно сели за спиной Смогилева.
Смогилев начал с ними травлю морскую. Через три минуты, я услышал такую вещь, которая меня поразила. «Вообще я вырос на берегу Волги», - сказал Смогилев. «Утром бывало встанешь, подбежишь к бережку, нырнешь и под водой плывешь на другой берег, чтобы не мешать судам. На поверхности там суетно - Великий морской путь, Волга. А под водой тихо, спокойно, плывешь себе, посматриваешь, рыбы на тебя глядят». Офицеры (которые были по чину ниже, один - старший лейтенант, а другой - капитан-лейтенант) ехидно хихикнули и сказали, что, конечно, все это здорово придумано, Сергей Евстафьевич. «Что значит придумано? Я же не говорю, что туда и обратно, я говорю, что доводилось, если дождь идет или плохая погода или, бывало там, не пристанешь к чужому берегу. В один конец, - это два километра проплыть под водой, - это запросто».
Шапиро раньше меня сообразил, наверное, что все это неспроста, и надавил мне на ногу, заставил меня замолчать, когда я полез сообщать про семьдесят два метра. Мне лучше было помалкивать. А Сергей Евстафьевич продолжал живописно описывать про свои подводные встречи, подводные опасности.
Офицеры сказали, что они компетентные, почти профессионалы. Мировой рекорд - 72 метра. «Так я сейчас побью рекорд на ваших глазах», - сказал Смогилев. Он был низенький, толстенький, ему было лет сорок пять, совершенно неспортивного вида. И собрался побить мировой рекорд. Офицеры сказали, что вряд ли Вам, товарищ подполковник, удастся. «Ах, вы не верите, давайте тогда пари». Предлагает пари. «Прекрасно», - ответили те. Было заключено пари. Я обалдел, когда представил картинку, что Смогилев лезет в воду. А он очень уверенно заключил пари: вот есть компания - пять человек, три на два. Проигравшая сторона ведет вечером всю компанию в "Интурист" и оплачивает ужин по выбору победителей. А покушать Смогилев любил невероятно. У него была масса слов: заесть, загрызть. Чтобы вы имели представление о его лексиконе, нужно много вспоминать..., а поесть Смогилев любил и очень аппетитно это делал. Те сказали: «Ну, Сергей Евстафьевич, Вы наверняка проиграете».
Мы когда шли, то взяли сумки с несколькими баллонами кислорода, их Шапиро нес. Смогилев сказал, что сейчас я вам покажу, и начал расстегивать верхнюю пуговицу кителя, потом остановился и начал застегивать пуговицу. Все посмотрели на него. Потом сказал: «Знаете, погода неважная, мне, дескать, старику неохота лезть в воду. Ничего, если мои мальчики?»
ИВ: А что, открытый бассейн?
ГА: Открытый бассейн. Те ответили: «Пожалуйста, кто угодно». Они посмотрели на этих мальчиков, и им действительно было все равно, кто из нас троих поплывет. Смогилев сказал, что, ну ты, Шапиро, тебя потом не остановишь и не поймаешь. Вот ты, показал на меня, проплыви семьдесят пять метров и хватит, не увлекайся, у нас дела еще есть, надо заявку оформить такую-то, потом на завод еще поедем. Так что семьдесят пять метров, можешь? Ну, семьдесят пять метров, так мало я никогда не пробовал, но, пожалуйста, если надо. Я думаю, что он с ними раньше встречался, с офицерами, забросил им парочку фраз, обещал такое что-нибудь туманное, завлек в бассейн, а дальше разыграл, как по нотам.
ИВ: А бассейн был 75 метровый?
ГА: 25 метровый.
ИВ: Это где такой бассейн?
ГА: Бассейн Флотилии.
ИВ: С вами договоренности не было?
ГА: Нет. «Ну, раздевайтесь», - сказал Смогилев. Пошли в раздевалку, там ряд раздевалок с душами, метра 4 -5 пространства и трамплины-тумбочки стоят. Пустили душ, чтобы шума не было, ну это было тоже где-то метров тридцать от них до нашей раздевалки. Чтобы шума кислорода не услышали, с шипением он вырывается из баллона, пустили душ, и я быстренько разделся и начал набирать кислород.
ИВ: Сколько минут вы дышали?
ГА: Специальных замеров мы не проводили, ну минут семь-восемь.
ИВ: А это не вредно?
ГА: Ради бога, дыши хоть два года. Может и дает какие-то побочные явления: резь в глазах, слезотечение, чихание, сухость в горле, я не знаю. Я ни разу не замечал. 7-8 минут, - это незначительное время. Может меньше, может 5 минут. Шапиро подглядывал в щелочку двери за ними и приговаривал: он им травит, он им травит, сейчас в самый раз, приготовься выходить. Я выходить не стал, еще не надышался.
Потом мне интуиция подсказала, что я уже надышался, и я вышел, быстрым шагом прошел до тумбы и плюхнулся в воду. Я неплохо прыгал, нормально прыгал в те годы. В спешке с перепугу я плюхнулся животом. И раздался смех, смеялись они по двум причинам: одна - это то, что я не сделал гипервентиляции, что я такой фраер и не проплыву 10 метров и вылезу. Что не догадался сделать двух глотков воздуха. А мне это было ни к чему. И потом прыжок, это я подыграл обществу, показав, что я действительно плохой пловец. Они смеялись, и первые 25 метров стоял смех, но, когда я повернул на вторые 25 метров, смех затих, было хорошо слышно, потому что я плыл у самой поверхности.
ИВ: Вы боялись ниже опуститься?
ГА: Черт его знает, ну так получилось, что плыл я неглубоко. Все это экспромтом получилось, мог бы и глубже залезть. Разницы никакой особо не было. Я плыл так, боялся голову высунуть, сорвал бы испытания, а задницу можно было сколько угодно высовывать, я потом даже несколько раз высунул, на небольшой глубине, так что я хорошо слышал их шаги. Они приблизились.
Двое, сопровождаемые Сергеем Евстафьевичем, подошли и стали смотреть. "А у него дыхательного прибора нет?" - спросили они, когда я проплыл 35-40 метров, полдистанции. "Что вы, братцы! - сказал Сергей Евстафьевич, - Видите, голый человек, раздет, в чем мать родила, не считая плавок, можете проверить». "Проверим", - сказал один, и я понял, что они поняли, что здесь дело ненормальное. Я треснулся второй раз головой о стенку. Слыша их разговор, я возвестил о том, что сделал 50 метров. Так далеко я еще не нырял ни разу. Я повернул с перепугу, так как голова сильно болела, и поплыл.
Вот здесь они начали разговаривать между собой вполголоса. Я уже не слушал, и мне было не до них. Я только думал, скорее бы эта стенка. И рукой загребал вперед, - второй раз мне стукаться не хотелось. Смогилев потом сказал, что он думал... Я так хорошо плыл, по его мнению. Единственно чего он вначале боялся, чтобы я действительно не осрамился. Мне надо было проплыть семьдесят пять метров, а я, нащупав стенку, повернулся и проплыл еще метров пять. И тогда испугался, что все будет раскрыто. И выплыл. Я увидел квадратные глаза у этих офицеров, уставленные на меня. Я допустил одну ошибку: я не начал дышать поспешно, жадно, как было положено дышать, проплыв восемьдесят метров под водой, побив мировой рекорд. А я свеженький, т.е. я потом сообразил и изобразил несколько глубоких вдохов, выдохов, но это была жалкая подделка. Они между собой переговорили, один пошел в раздевалку, быстренько разделся и прошелся по поверхности, ныряя. Очков у него не было с собой, он искал дыхательный прибор. Смогилев изобразил благородное негодование.
ИВ: Бассейн был прозрачный?
ГА: Бассейн прозрачный, но полунаклонный, и около одной тумбы, примерно последние 10 метров плохо видно.
ИВ: Глубоко?
ГА: Глубоко, и плохо видно. Вышел, помотал головой. А мне даже не дали уйти в раздевалку, чтобы я на виду был у публики. Убил Смогилев меня тем рассказом, что вот, если вспомнить, а служить ему довелось на Балтийском море. Ботнический залив он не переплывал, чего не было, того не было, Финский - тоже, там чужая территория, а Рижский залив он переплывал и ничего такого там не было, вода холодная. А вот здесь на Каспии можно переплыть от Баку до Астрахани, если немножко потренироваться. Короче говоря, он спросил, а как насчет ужина в "Интуристе"? Офицеры сказали: «Сергей Евстафьевич, вы выиграли, но объясните, как вы это проделали?» «Вот, когда я был в молодости...» – начинал он опять. Вечером мы с Шапиро не пошли в ресторан, а он пошел с Кабановым.
ИВ: А почему вы не пошли?
ГА: Система Любищева, занятость, девушка...
ИВ: Ну, Смогилев не отказывался от вашей компании?
ГА: Нет, нет. Наоборот, он был очень огорчен, сказал, что мы не понимаем, что такое жизнь. В общем, у нас были свои дела по вечерам. А взял он Кабанова... Тем было без разницы, кого угощать. Изрядно их помучив, наконец-то объяснил, в чем дело.
ИВ: Рассказал?
ГА: Рассказал. Те понимали, что мы что-то применяем, но догадки были с перебором. Они полагали, что мы прибегали к переливанию крови, такие гипотезы были. Переливание крови с насыщением крови чем-то. В самом деле такой способ есть в хирургии, были такие случаи, но к нам это отношения не имело.
Так что я раздумывал, на что я дал подписку, на испытания в кабинете или в ванне, или в бассейне, или еще что-нибудь пострашнее. Оказалось пострашнее: на территории Института аварийно-спасательного была башня, похожая внешне на водонапорную, 25 метров и заполнена водой. А вот там, где расширение, где бак на башне, там балкон внутренний, там комиссия ждет: выплывешь или не выплывешь. А заход в эту воду снизу, сбоку приляпан такой маленький тамбур, типа отсека подводной лодки. Поставлена сигнализация звуковая и световая, и люк закрытый. Залезаешь и начинается подъем давления. Если хорошо себя чувствуешь, то даешь сигнал (как себя чувствуешь? Нормально. Продолжайте.)
ИВ: А среду они могли менять - воздухом или кислородом...
ГА: Это проще было сделано. Они обыкновенный воздух туда закачивали, а я дышал от магистрали, маска, кран и я дышу. Для меня был чистый кислород. Оказалось, что были какие-то отверстия внизу трубы, я их не разглядел, не заметил. Вода начинала переливаться, заполнять отсек, тамбур, а потом открывался кран. Не кран, а люк. Надо было выйти через этот люк в башню, внутреннюю часть ее, заполненную 25 метров воды, и всплыть. Можно было остановить испытания, нажав на аварийную кнопку.
ИВ: А что, если не дышать кислородом, а только воздухом и эти 25 метров проскочить?
ГА: Кессонная болезнь, разрыв легких. Эти 25 метров не для неопытного человека, там раза в 2,5 раза больше давление. 25 метров плюс 2,5 атмосферы давления. Кровь мгновенно насыщается азотом - раз, а потом в легких под большим давлением газ, он расширяется, и ты быстро всплываешь. Надо уметь выдыхать в правильном ритме, выдохнешь слишком много - задохнешься, не успеешь доплыть. Выдохнешь слишком медленно - разорвет легкие. Это неприятная вещь. А с кислородом мне ничего не надо было делать, мне надо было только осторожно выдыхать. Меня инструктировали врачи и водолазные специалисты. Для них этот способ был непривычный. Все советы сводились к тому, что надо стиснуть зубы, стиснуть губы и непрерывно выдыхать. Равномерно и непрерывно, не обращая внимания на шум: у-у-у... А если будешь подпевать, то ха! Вот к чему это сводилось. Первый раз такой опыт проводился.
Ну, и вот, в общем было страшно, честно говоря. Впервые я почувствовал, что изобретательство - это не детские игрушки, а за это надо отвечать. И самое страшное было, когда воды до сих пор в тамбуре (показал рукой), я должен был быстро снять маску, не дышать, иначе потеря кислорода, сразу присесть на корточки и (вода чистая, - видно люк) в люк (люк черный). Ну, и я начал застревать в этом люке.
ИВ: Почему?
ГА: Наверное, он был рассчитан на более корпускулярного дядю. Ну, в общем, пролез и начал отчаянно махать руками и ногами стилем лягушки, чтобы как можно быстрее всплыть наверх. Я себе представлял, как переживает бедный Смогилев, и такая меня досада взяла, когда я выплыл, отдышался, открыл глаза и увидел, что они стоят и курят там кучкой и Смогилев травит очередной анекдот какой-то.
Подписали нам Акт об удачных испытаниях. У нас было два непобиваемых козыря: отзыв Арбели и мы прошли испытания, испытания проходили в августе или сентябре.
ИВ: А с прибором после?
ГА: После. Мы оставили им копию отзыва Арбели, копию акта увезли с собой. И считалось, что они сами (им виднее, это их работа) откорректируют теперь инструкцию для подводников. И нас ждало какое-то вознаграждение, небольшое, коммерческого эффекта, считалось, не дает. Что такое человеческую жизнь спасать... Но что-то такое нам светило. И мы с успехом вернулись в Баку. Сказать, что это было какое-то важное, полное испытание вплоть до внедрения ТРИЗ? Но, вместе с тем, трудно так сказать, потому что с точки зрения того, что тогда формировалось в ТРИЗ, а то, что тогда сформировалось в ТРИЗ, это было представление о техническом противоречии, об идеальном веществе, о стремлении к идеальной системе. Вот, в какой-то мере можно рассматривать еще, как продолжение использования накопленного опыта.
Но вместе с тем, здесь уже начали выделяться сознательные действия. Я себе представляю идеальный дыхательный прибор, кто мне мешает получить такой идеальный дыхательный прибор? Что надо изменить в системе, чтобы эту помеху убрать? То есть стали появляться отдельные шаги. Впоследствии, через пару лет, когда создавался горноспасательный скафандр, там уже все эти шаги были проведены совершенно сознательно. То есть я ничего не знал, никакого опыта у меня не было, была чистая задача и я не знал, как к ней подойти, подобраться. Я начал делать шаг первый, шаг второй, шаг третий, шаг четвертый, шаг пятый. Ну, не может быть, вот это ответ, да, вот это ответ. Все-таки да, это ответ. Черт побери, это ответ. Там было сознательно, выход на неожиданное. Здесь был более плавный выход к решению, меньше неожиданности. Может быть потому, что это была задача на дыхательный аппарат, уже существующий, а там на горный костюм, который
представлял новую систему.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
ИВ: Сегодня 28 апреля 1986 года.
ГА: Настало время переходить непосредственно к ТРИЗ. Надо отметить, что годы 1946-49 были годами очень интенсивной учебы как самостоятельного плана, так и на работе. Кстати, мы закончили с оксивентиляцией?
ИВ: С оксивентиляцией мы не совсем закончили, Вы что-то хотели еще рассказать.
ГА: Там я хотел добавить только несколько моментов. Первое: что в конце сорок восьмого года нам сообщили, то есть Смогилев по своим каналам выяснил, что оксивентиляция включена, вернее, способ выхода из затонувшей подводной лодки включен в инструкцию для подводников, и мы получили вознаграждение. Об этом я еще расскажу. В декабре сорок седьмого года, мы получили вознаграждение за несколько часов до денежной реформы. Мы в это время были на испытаниях в водно-спасательном институте в Ленинграде, испытывали дыхательный прибор на перекиси водорода. Было непонятно, почему все время нас с утра тормошили, чтобы мы шли в кассу получать деньги. Такая забота была неестественная.
ИВ: А что значит испытывали прибор?
ГА: Дыхательный прибор на перекиси водорода безотказно работал в воде, потому что снималась проблема интенсивного охлаждения. Чистый килограмм перекиси выделяет 800 грамм килокалорий тепла при разложении. Если концентрация выше 50-60%, то получившаяся вода, перекись разлагается на воду и кислород, превращается в пар. Дышать такой парокислородной смесью только слон может, у него хобот и постепенно охладится, пока дойдет до легких. Поэтому в воде проблемы охлаждения не возникало, кругом сколько угодно холодной воды.
А сможет ли этот прибор работать как изолирующий дыхательный аппарат? Это предстояло выяснить, входило в программу испытаний, или это только для подводников годится, только для подводных работ. Ну вот, мы разработали конструкцию, в которой теоретически все хорошо должно быть с охлаждением. Все и было хорошо, потому что температура не очень повышалась, но местные перегревы оставались. После испытаний мы остались одни, мы спешили в кассу получить деньги за оксивентиляцию и, разбирая прибор, укладывая его в чемоданчик, я вылил несколько капель концентрированной перекиси водорода на картонную прокладку, у нас не было пористой изоляции, мы сделали картон из нескольких слоев. Я после этого отвык так халтурить. Картон мгновенно вспыхнул, и сгорел прибор. К счастью, никого уже не было, Акт был подписан, и ясно было, что это чистая случайность, не имеющая никакого отношения к конструкции прибора, потому что картон... Но волнений было очень много. Ну, вот, мы пошли в кассу, получили деньги, деньги некуда было положить, и мы сделали два фунтика из газет.
ИВ: Так много денег?
ГА: Девятнадцать тысяч.
ИВ: Это за способ выхода из подводной лодки?
ГА: Да, девятнадцать тысяч старыми деньгами, в общем, на современные, это совсем немного.
ИВ: Ну, около двух тысяч.
ГА: Нет, это старые деньги, до изменения еще масштаба цен. 1900 рублей, в десять раз изменили в 47 году, значит 1900 рублей. А в 1961 году еще раз в десять раз. Так что в общем это немного. Правда цены были низкие в сороковые годы. Ну, вот я помню, велюровая шляпа стояла сто рублей. Исходя из этих предпосылок, можно высчитать, сколько шляп мы получили. Сто девяносто шляп, нет?
ИВ: Девятнадцать тысяч? Да, 190 шляп.
ГА: Да, 190 шляп. Мы вышли с этими фунтиками, нагруженные приборами, перекисью водорода. Осталось три литра перекиси концентрированной, что очень важно было для нас, так ка можно было использовать в дальнейшей работе. Нам нужно было пешком пройти через весь Ленинград, потому что лезть в трамвай с перекисью водорода мы не решались. Мы вышли в город и заметили, что на улице творится что-то невероятное: паника, суета, беготня, все несут в руках какие-то непонятные вещи. Идет, например, мужчина и несет в руках самовар, потом идут еще какие-то тетки и несут самовары еще поменьше. А там еще меньше. Как слоники. Мы не понимали, что происходит. Подошли к трамвайной остановке и спросили мужчину: «Что случилось?» Он посмотрел на нас и сказал: "Вы что, с луны свалились? Реформа". Стало ясно, почему бухгалтерия заботилась, чтобы мы получили свои деньги еще старыми, чтобы не менять, меньше менять, бухгалтерские соображения. Они спихнули нам старые купюры. Тогда старые купюры действовали в течение десяти дней, наравне с этими, но по цене десять за одну, то есть десять за рубль. Деньги разошлись как-то незаметно.
А вот перекись мы доставили из Ленинграда в Москву, а из Москвы на самолете в Баку, и потом мы год работали с перекисью, это было здорово. Такой чистой концентрированной перекиси у нас не было давно.
ИВ: Вы сами ее получили, или вам дали?
ГА: Нет, 85% перекись нам дали с немецкой экспериментальной установки. Демонтированной и запущенной к этому времени.
ИВ: А перекись вы сами уже могли получать к тому времени?
ГА: Могли. Но нужно было оборудование, надо было монтировать установку. Кое-какие опыты надо было довести до конца, у нас стоял вопрос о безопасности всего этого дела. Перекись выкидывала фокусы, она иногда взрывалась и по непонятным причинам, это вообще было ее свойство. Работы там у нас еще было на пару лет, если серьезно ею заняться. А тут чистая перекись. Мы в институте химии сделали такую штуку: сделали стеклянный макет, действующий стеклянный макет дыхательного прибора. И через стекло видно все, что происходит. Значит, вот так кончилось. Хотя, нет, это еще не самый конец.
В конце 50-х, начале 60-х годов я купил в Баку книгу английского автора "Спасение затонувших подводных лодок". И там нашел описание оксивентиляции как способа выхода из затонувшей лодки, с датой - 1956 год. Переизобретено это было в английском морском флоте.
ИВ: Они не могли тогда знать это...
ГА: Нет, они не знали. Это закономерность развития технической системы. Дышишь нечистым кислородом, дыши чистым кислородом.
Вот теперь все, относящееся к этому, закончено.
ИВ: А сам способ получения перекиси?
ГА: Мы получили авторское свидетельство на него. Были приглашены... Было обсуждение в Третьем главном управлении Министерства химической промышленности и Третьем спецуправлении Министерства химической промышленности. Министерство химпромышленности тогда считалось специальным главным управлением, может быть, по получению только окислителей типа перекиси, может, вообще реактивных топлив, я не помню уже. Но занимались они в основном перекисью. Мы отстояли этот способ. Было, как на защите диссертации. Приехали с плакатами, с цифрами, с фактами, с банками, со склянками, с образцами. Часа четыре шла защита этого дела. Мы отбрехались по всем пунктам очень хорошо. Но решение было с миной, заложенной опытными дядечками, которые против нас выступали: Одобрить опыты и прочее, с учетом того, что уже есть полупромышленная установка такая-то и такая. Нам казалось, ну что, что есть, подумаешь... Одобрить автомобиль, потому что есть извозчик. Хотя автомобиль - это не извозчик. А на самом деле они уже выбрали для себя линию.
ИВ: А это так не было?
ГА: Откуда я знаю. До пятидесятого года не было, это точно. Но приключения от этого не уменьшились у нас. Вот, Смогилев. В книжке "Десять процентов приключений" есть такая история. У меня вообще появилась гениальная мысль: надо с этого делать запись, как я говорил, запись править и время от времени врезать туда литературные вставки. Это будет бисистема с разными характеристиками, со сдвинутыми характеристиками. Нет смысла пересказывать мне всю историю. Я ее посмотрел вчера. Она в книжке очень точно изложена. Смысл этой истории состоит в том, что Смогилев, рассердившись на работу центральной экспертизы, решил поставить над ней эксперимент. Составить липовую заявку на несуществующее изобретение. Мы это сделали. Но такое, которое обладает всеми признаками легко пробиваемого.
ИВ: Это идея Смогилева?
ГА: Идея Смогилева. Мы сделали, он послал две заявки. Одну реальную, но без Актов испытания, вторую - нашу фиктивную, но внешне правдоподобную. Они через две недели выдали решение о получении авторского свидетельства на липу, а по контрольной заявке был отказ. Смогилев забрал документы по переписке и поехал туда ругаться. На какое-то время стало лучше. Только - на какое-то время.
ИВ: Кстати, про получение перекиси Вы как-то слабо затронули...
ГА: Мы ее не довели до конца. Мы только рекомендовали способ. Мы получили буквально, тогда было буквально 10-15 кубиков...
ИВ: Это была следующая работа после оксивентиляции?
ГА: Они шли одновременно. Я боюсь наврать, если стану вспоминать, какая шла впереди. Нет, она не после оксивентиляции, она независимо от оксивентиляции шла, потому что...
Мы начинали с дыхательных приборов, дыхательные приборы должны были работать на концентрированной перекиси водорода, а ее не было. Смогилев сразу сказал, что, если вы хотите делать один прибор, то ничего, пожалуйста, продолжайте в том же духе. Если же вы хотите сделать приборы для широкого применения на флоте, то надо решить вопрос промышленного получения концентрированной перекиси водорода.
ИВ: И в чем суть Вашего метода?
ГА: Палладий как катализатор, своеобразный катализатор, палладий поглощает водород, есть такой эффект. Палладий поглощает водород и выделяет его. Если насытить палладий водородом, а потом внести в кислородную камеру, то произойдет взрыв или пожар и огонь, потому что много тепла выделяется при синтезе водорода и кислорода. В литературе мы нашли описание такой реакции: насыщают палладий водородом, делают это не в кислородной атмосфере, а в воде, которая служит тепловым буфером. Потом воду насыщают кислородом. Происходит эта реакция синтеза, получается перекись водорода. Но, поскольку тут вода под боком, то разложения образовавшейся перекиси не происходит. Но вода, сделав доброе дело - поглотив лишнее тепло, тут же растворяет перекись водорода, и получается ничтожная концентрация. Мы нашли этот способ даже не в учебнике химии, а в учебнике аналитической химии.
Случайно я листал учебник и наткнулся на перекись водорода не в подобающем месте. Там описывалась какая-то реакция, и во-первых она была настолько чувствительна, что ее можно было применить для получения перекиси водорода даже при таком случае. Но там ничтожная концентрация получается: воды много и она сразу растворяет образовавшиеся капли перекиси. Четкое противоречие: вода нужна, чтобы поглощать тепло, вода не нужна, чтобы не растворять перекиси водорода. Нужна была такая жидкость, которая была бы способна как вода поглощать тепло, но не способна растворять перекись водорода. Мы сначала взяли, дураки, по-моему бензин или что-то производное, может бензол, что-то горючее, способное окисляться. И взорвалось это со страшной силой. Прорвало перекись водорода, начался окислительный процесс и появилась искорка. Это описано в книге «10% приключений», только приписано другому человеку, потому что заявка секретная на это и тогда в шестьдесят третьем году опасались называть вещи своими именами.
ИВ: А где вы проводили этот эксперимент?
ГА: В Институте химии. Они нас реактивами снабжали, оборудованием, и после пяти часов там уже никого не оставалось, хоть до утра работай, сколько хочешь.
ИВ: А как вы туда попали?
ГА: Смогилев пошел в Академию наук, заручившись бумагой (в целях, так сказать, повышения обороноспособности надо проверять изобретение). Об оборудовании этого Института ходили такие слухи, что на весь Институт были две пары разновесов, одну дали нам, под бумагу, под роспись, - со вздохами, охами, а вторая была у замдиректора по научной части.
ИВ: А остальные чем пользовались?
ГА: Остальные пользовались халявными разновесами: неполными наборами, окислившимися. А потом дошли до четыреххлористого углерода.
Четыреххлористый углерод годится тем, что он как вода поглощается, он неядовитый, он негорючий, невзрывающийся, не зажигающийся. Он делает такую же работу, как вода, но поглощает тепло, при этом не подвергаясь окислению и не портится сам, не портит образовавшуюся перекись водорода. Разложение все равно у нас шло, мы получали 60-70% перекись водорода. Это и так уже было много. Эту перекись, если нанести на бумагу, на картон, на стружку - они воспламенятся. Это был способ прямого синтеза, в мире ничего подобного не было.
ИВ: А почему вы не получали более высокой концентрации?
ГА: А она успевала разложиться, потому что конструкция была никакая, лабораторная, состоящая из банок, склянок, соединенных трубками. И катализатор, палладий, он тоже мог вызывать синтез и разложение. То есть надо было суметь организовать технологию, мы ее не выработали.
ИВ: Может надо было давление менять или еще что...
ГА: Мы не хотели это делать, потому что нам надо было доказать в принципе. Смогилев нам сказал, что дайте мне хотя бы 5% кислоту, докажите, что в принципе синтез возможен. Тогда мы найдем каких-нибудь химиков, технологов, которые разработают все это дело, как положено в химическом машиностроении, грамотно.
ИВ: А это разрабатывалось после того, как вы...?
ГА: Нет. Заявка секретная. Это могло только разработать - главное управление министерства химической промышленности, но оно было заинтересовано в своей разработке, идущей от немцев, от немецкой трофейной установки. Они думали о том, как можно получить побольше установку. Они хвалили нашу установку, очень мягко, хорошо... Может, мы скромно держались с перепугу, на этом совещании, но, может потому, что докладывал Шапиро, это тоже имело значение, он докладывал академически. Шапиро - человек, который не имеет возраста, он был уже солидным, когда родился.
ИВ: Но ведь он не знал химии...
ГА: Да, вот химии он не знал. А по написанному тексту докладывал, установку он хорошо знал, работали вместе. Половину вопросов мы ожидали. Мы заняли верную позицию: мы не старались продать больше, чем у нас было. Вот прототип, вот недостатки прототипа, вот какая-то логика устранения, вот решение о выдаче авторского свидетельства, вот схема, отражающая принцип получения, больше мы ничего не знаем, надо разрабатывать технологию. У нас экспериментальная установка не имела регулирования по температуре. А может для повышения концентрации надо было понизить температуру, а может быть повысить температуру, чтобы быстрее все прошло, не задерживаясь около катализатора.
ИВ: Ну, я знаю, в тепловых трубах, там ведь тоже палладий используют для того, чтобы сделать буфер, для конденсирующегося газа, того же самого водорода. Там изменяют давление, если не ошибаюсь, или температуру ?
ГА: Ну давление у нас было чуть больше одной атмосферы, температуру мы не меняли, то есть только сам принцип, принцип довольно высокой концентрации был сверх ожидания. Действительно, если бы было 5% на первый случай, это было бы блестяще, а мы получили 50%-60% перекись водорода, может быть, даже 70%. Ну, хорошо.
Были и нехимические изобретения. Вот красивое изобретение - глиссер. Его корни идут к катеру, который когда-то я сделал. Я тоже к этому времени понимал, что катер должен был работать на перекиси водорода или, например, спирте, но все равно мыслями часто возвращался к этой вещи - первая любовь, первое изобретение. Четкое противоречие: скоростной корабль должен иметь большой объем и, следовательно, большое воздушное сопротивление, чтобы не утонуть, когда он стоит, ибо держится он за счет закона Архимеда, а закон Архимеда любит пустоту. И корабль должен иметь как можно меньший объем и, следовательно, меньшее воздушное сопротивление, аэродинамическое сопротивление, чтобы быстрее двигаться при той же мощности двигателя. Были противоречия. Ну, грубо говоря, так: напихаешь до отказа двигатели в корабль - он утонет, то есть он не утонет каким-то способом, он будет очень быстро двигаться, потому что двигателей много, большая мощность. Не напихаешь двигателей, он не утонет, это тоже имеет массу преимуществ, зато двигаться будет в ту силу, которую развивают его двигатели, не больше.
Идея: представьте себе двухкорпусной глиссер-катамаран, под перемычкой - надувной понтон, гибкий. Он и держит, создает подъемную силу, и оба корпуса напиханы до отказа железом, двигателями. Когда корабль трогается, разгоняется, начинает скользить по поверхности моря, архимедова подъемная сила уже не нужна, но глиссер работает, как крыло самолета, и воздух из понтона выпускается, поперечное сечение глиссера уменьшается, скорость увеличивается. Вот такая была идея. Я получил колоссальное удовольствие от разработки самого проекта, не часто такая вещь бывает. Помешал 50-й год. Во всяком случае, 1950-й год снял вопросы о постройке глиссера.
Но разрабатывали идею долго и с большим интересом. Почему? Потому что корнями идея уходила, с одной стороны, - в школьный ракетный глиссер, а также в аэродинамику, которую я изучал в авиационном училище, пригодились эти знания. И больно интересна была сама идея: тысячи лет строят люди корабли и тысячу лет они, как дирижабли плавают на поверхности, а на самом деле старт должен начинаться как у самолета: на дне. Корабль должен разгоняться и выходить на поверхность воды, он должен иметь объем большой и держаться на поверхности. Объем должен резко уменьшаться, площадь пересечения должна сокращаться по мере увеличения скорости. Интересно было еще и то, что мы отчаянно боролись, с возросшим к этому времени патентным мастерством боролись с экспертизой. Экспертиза ответила, что это невозможно, то есть, они отвечали по-разному, было много туров переписки, но несколько центральных эпизодов битвы мне все-таки запомнились.
"Это невозможно", - сказали они. "Современный двигатель имеет удельный вес настолько невысокий, он из пустоты состоит, что сколько туда двигателей не напихаешь, он не утонет". Экспертиза красиво врет, это было враньем, верным только для чисто ракетных двигателей, с пустой камерой и пустой дюзой из пустоты. Может турбореактивные двигатели имели значительно большую плотность, а двигатели внутреннего сгорания обычные. Кроме того, мы выдвинули такой вариант, что торпедный катер, например, с нормальным количеством двигателей, а выигрыш в весе используется на вооружение, которое весьма тяжелое, будь то артиллерийское или торпедное.
У нас ушел год, чтобы доказать все это. На то, чтобы выбить дополнительный срок, чтобы заявку не погасили и приоритет сохранился и представить чертежи корпуса. Мы сделали конкретный расчет. Для этого надо было освоить судовую методику черчения, все эти сечения здесь были аккуратно выведены. Проклятая начертательная геометрия, как оказалось, тоже имеет некоторый смысл, конкретные двигатели, конкретные расчеты, формулы, источники. К сожалению, мы не были специалистами.
Все это было сделано. Тогда они зашли с другой стороны. Следующий фокус начался со стороны новизны. Вот французский патент (патент не прилагается) и он полностью перекрывает ваш. Мы добились копии французского патента, перевели с французского языка, что в условиях интернационального блока было не так просто, надо было квалифицированно перевести, длинный-длинный патент со снимком, на первый взгляд действительно похожим. На снимке изображен глиссер с воздушным мотором. Глиссер, стойки, мотор и воздушный винт на корме. И вот две такие палки в бока идут, и на конце у них (ну, как подушка примерно не очень крупных размеров, сантиметров восемьдесят в диаметре) два шара надувных. Шары вытянутые, в сечении шар и в середине. Мы скисли, когда увидели фотографию этого патента. Налицо надувная поддерживающая конструкция, на самом деле выяснилось при переводе, что все совершенно по-другому. Действительно есть надувные шары, спускаемые в бок, но они служат не для повышения плавучести, они нисколько не влияют на повышение скорости, а они для того, чтобы глиссер не опрокинулся. У этого двигателя с воздушным винтом высоко центр тяжести. У глиссера высоко расположен центр тяжести. При бортовой качке он может опрокинуться, и чтобы меньше опрокидывался, сделана такая штука. Качки нет - ее убирают. Никакого отношения к благородной идее увеличения скорости за счет уменьшения плотности, сжатия, динамичности и т.д. - ничего подобного нет.
На это мы написали шикарное возражение. Подробное, страниц на 30-40, каждую строчку опровергая, приводя аналоги правильных решений комитета. Мы хорошо знали текущие Бюллетени, и Д.Кабанов помогал в таких случаях, у него память адская была. Но ответа мы так и не получили. Был 1950-й год.
Вообще в 1950-ом году оборвалось очень многое. Например, к 50-му году я очень увлекся поляризованным светом. Это было боковое ответвление этой идеи, связанное с звуковым гиперболоидом, звуковым оружием. Звуковое оружие - это идея перераспределения энергии вдоль луча за счет сложения нескольких колебаний: биение, супербиение, суперсупербиение и в результате ровное излучение, подаваемое на вход, должно на выходе превращаться в импульсы. Там очень сложная математика. Шапиро очень охотно занимался этим делом, а я увлекся поляризованным светом. Поляризованный свет можно было применить в кино, там составили способы съемки, когда объект освещается частично синим, частично красным светом и снимается на чувствительную пленку. Вообще этот метод - тогдашнее исполнение метода возбуждающей маски.
ИВ: А что это дало?
ГА: Можно снять человека отдельно и как его тащит вертолет. Вертолет снимается отдельно, отдельно снимается лес и т.д., а артист висит на крюке небольшом. Вообще совместить два зрительных ряда. Такой пункт был принципиально неприменим к цветной киносъемке. Он использовал разные цвета для включения то того, то другого изображения. А у нас была заявка на поляризованный свет в аналогичной ситуации. Были вещи, к которым мы только подбирались и которые сейчас (вот я слежу по журналам) только начинают прощупываться. Например, влияние мощных магнитных полей на химические реакции. Просто не было никаких данных, хотя косвенно говорят, что не могут не влиять, а проверить мы не могли. В туманных планах это было, но это было начало 50-го года. Ну, а 46-48 годы, - годы перемены цели.
ИВ: Вы по-прежнему продолжали изобретать?
ГА: Изобретать продолжал, но сменился интерес, сменились жизненные планы. За два года все изменилось. Первоначально у Шапиро тоже самое было, когда он рассчитывал на быстрый результат, на быстрое признание будущей ТРИЗ. Но еще в процессе разработки мы увидели, что на быстрое признание рассчитывать не приходится, что здесь укоренившиеся предрассудки. Предрассудки очень мощные и древние, они уходят корнями в первобытное человеческое творчество.
ИВ: А что, Вы пытались кому-то рассказывать о ТРИЗ и кто-то не воспринял?
ГА: Отдел инспекции по изобретательству часто организовывал лекции по обзору новой военной техники: по изобретениям, по изобретательскому праву. Это был один из нормальных видов деятельности. Вот я попытался там прочитать лекцию. В первый раз был растерт в порошок. Шапиро сидел с каменным выражением лица и сказал, что излишний полемический задор предопределил поражение. Поражение было предопределено, но не излишним полемическим задором, я думаю, а другими причинами.
ИВ: Вы выступали перед опытными изобретателями?
ГА: Да. Древностью предрассудков, необычностью предлагаемых выводов и главное тем, что мешает нам до сих пор, тем, что мы покушаемся на привилегии людей, считающих себя способными. А экспертами являются именно они. Тут эффект академика Лаврова. Как так, он работал всю жизнь методом проб и ошибок, добился отличных результатов, стал академиком, приходят какие-то люди и говорят, что можно отличные результаты получать не методом проб и ошибок и не будучи академиком. Ну, это же смертельная обида.
Я потом не раз сталкивался с таким явлением, но первые годы было непривычно. И не скоро я привык к такому сопротивлению. Мне тогда казалось - это человек зарос мхом, что аудитория заросла мхом, а вот нормальные люди не могут не радоваться. Ведь им предлагают вместо свечки - электрическую лампочку. Вместо тупиковой, старой, коптящей системы - новую, хорошую, перспективную. Радоваться бы, а они озлоблялись. Пока не понял, что все это закономерность и по-другому невозможно.
У меня все больше и больше увеличивалась тяга к ТРИЗ. Решались задачи разных масштабов с помощью тех или иных элементов ТРИЗ. Накапливалась картотека.
ИВ: Вы уже тогда вели картотеку?
ГА: Да. Мы вдвоем записывали в картотеку карточки. У нас были пять амбарных книг.
ИВ: Из Бюллетеня изобретений?
ГА: Отовсюду. Из Бюллетеня изобретений, из газет и журналов, из описаний изобретений, из книг, из сочинений классиков, отовсюду.
ИВ: Это где-то в 1947-м году?
ГА: В 1947-48 годах.
|
