|
© Г.С. Альтшуллер, 1985-1986
ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА 1-Ч-502,
РАССКАЗАННАЯ ИГОРЮ ВЕРТКИНУ
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
У Шапиро возникла мысль написать письмо Сталину. Надо сказать, для него это характерная реакция вообще. Когда он проникался сознанием величия чего-то, ему хотелось быстро внедрить и получить результат, а это можно было получить, написав письмо Сталину, который все знает, все видит, за всех думает, который прикажет и будут условия необходимые и т.д. Я несколько раз отговаривал его, когда дело касалось изобретения, а вот здесь...
ИВ: Что по поводу изобретения тоже хотел написать?
ГА: Да. Шапиро был потрясающий оптимист. Вот мы идем на почту сдавать предложение на какую-нибудь частную заявку. Возвращаемся с почты, Шапиро начинает прикидывать: "Ну, вот, столько дней, чтобы дойти, будем надеяться, что она не потеряется; столько дней, чтобы они проверили, в аннотации явная новизна, все доказали мы, все обосновали; и еще через полквартала он подходил к Сталинской премии. Вот так планомерно, с точностью до полгода (полгода туда, полгода сюда).
Его ждали сплошные разочарования, начиная с того, что заявка иногда терялась, иногда где-то застревала, иногда возвращалась с дикими возражениями. Я невольно научился планировать по худшему. Поэтому меня ждали сплошные радости в жизни. Приходит уведомление о вручении, гангстеры не напали на поезд, поезд дошел благополучно до Москвы, почтовый вагон не ограблен - уже хорошо. Мы получили возражение по трем пунктам - уже хорошо, что не по тридцати трем, а только по трем, и не на французском языке, а на русском языке. Прекрасно. Жизнь хороша и жить хорошо. У меня с годами энтузиазм рос, у него - уменьшался. Он испытывал коррозию разочарования. Причем я видел это, я видел технологию, я пытался говорить с ним. Он все понимал, но все оставалось по-прежнему.
ИВ: Но все-таки это обращение в верхи действительно могло помочь? Конечно, если бы было услышано.
ГА: Ну да. Если бы оно было услышано.
ИВ: Ведь Вас однажды, Вы рассказывали об этом, чуть не отвели к Берии с Вашими изобретениями.
ГА: Вот это и подействовало. Это был тоже случай, когда я уступил Шапиро. На верхах настаивал Смогилев. Он решил, что настал момент дать отпор своему сопернику - Серебрякову и нужно какое-то изобретение. Вот он нащупал такое изобретение в применении, я даже не знаю как это назвать, отравляющими веществами это не назовешь, это не отравляющие вещества. Вонючие вещества, сильно вонючие вещества, СВВ. Случайно я в истории химии раскопал историю открытия этилмеркаптана, сопровождавшуюся грандиозным скандалом.
ИВ: Отчего скандал?
ГА: Химик, который открыл это, принимал все меры предосторожности, работая с этими веществами. Но потом у него осталось грамм сто этилмеркаптана, пробирки, грязная посуда. Мыть в комнате это немыслимо: полгорода загрязнишь. Он отправился далеко за город, закапал все, вернулся, сжег одежду и казалось ему, что все будет хорошо. Кошмар пахучести исчез, а на самом деле произошел страшный скандал. За городом на очень большой территории (там где озера, по-моему это было в Швейцарии или в Швеции или в Австрии, в какой-то живописной стране, сейчас уже забыл) был испорчен значительный кусок земли. Никто не понимал, почему и как, и отчего это происходит.
Меня поразило не только это свойство этилмеркаптана, а то, что их легко получить в химических структурах. Для их получения не нужно никакой специальной лаборатории, не нужно никакой техники. Ну, представим себе, что Штирлиц решил вывести из строя РСХА или, как это называется, тот гадючник, в котором он работал, решил вывести из строя. Взрывчатку ему нужно на автомобиле перевезти, ОВ баллонами таскать, а здесь и нескольких граммов достаточно. Правда, это не смертельно, не будет человеческих жертв, просто разбегутся все и никто не явится туда в течение ближайших двух-трех недель. Но иногда, например в мобилизационный период перед войной, нужно именно выигрыш нескольких недель. Вот и со всеми этими расчетами мы пришли к Смогилеву.
ИВ: А что, это вещество легко получается вне лаборатории?
ГА: Да, из обычных химикатов. Никакой экзотики нет, обычный углеводород. Пришли мы к Смогилеву. Смогилев сказал, что вот это и есть то самое изобретение, которое он так ждет и надо обращаться сразу в самые верха. Заявку оформлять не будем, чтобы сохранить секретность, берем командировку и едем в Москву и.. Я сказал: попадаем к Серебрякову? Нет, не являясь к Серебрякову, мы идем в ЦК комсомола. А он поддерживал связь с комсомолом, потому что сам когда-то пришел по комсомольскому призыву работать и с той поры поддерживал связи. Идем в комсомол, рапортуем комсомольским секретарям. Я очень сомневался во всей этой истории, потому что не был уверен в том, что нам удастся пройти к высоким секретарям. Удалось. Мы приехали, остановились у тетки Шапиро.
ИВ: Все трое?
ГА: Нет. Смогилев - у себя дома, он - москвич. А мы с Шапиро - у его тетки.
ИВ: У Смогилева - жена, семья - в Москве?
ГА: В Москве, семья так и оставалась. И вот на второй, кажется, день, Смогилев нам позвонил и сказал, чтобы мы явились в ЦК комсомола, будут заказаны пропуска.
Встретил он нас на улице и объяснил, что нас встретит Михайлов и второй секретарь ЦК комсомола, фамилию я забыл. Что он в общих чертах ему уже объяснил, не касаясь технической стороны дела, и что он просил их организовать нам встречу со Сталиным. Мы пришли туда... (Да, Шапиро по этому случаю впервые в жизни одел галстук, он всегда ходил без галстука) Поднялись в кабинеты Михайлова и его зама, второго секретаря.
ИВ: А Михайлов был первым секретарем?
ГА: Первым секретарем. Очень приятное впечатление оба произвели на нас. Кстати, они не были похожи на чиновников, умные и деловые люди. И вообще это доверие, они тоже многим рисковали, например, если бы мы с каким-то чепуховым делом пришли. Они попросили рассказать, не касаясь техники. Мы еще раз рассказали, что, допустим вот так-то и так-то: химические вещества отпадают по такой-то причине, взрывчатые вещества отпадают по такой-то причине. Нужно новое средство, принципиально новое средство поражения, способное - первое, второе, третье, четвертое, пятое. Мы такое средство знаем. Мы считаем, что такое средство должно знать и наше руководство, и, если не для применения (это не нам судить), не для применения активного, то возможно для обороны, возможной обороны. Противник тоже может сообразить, что такое вещество может быть. Много ли надо, например, для того, - спросил Михайлов, чтобы большую площадь городскую охватить. Мы прикинули, помножили на коэффициент. Ну, в кармане поместится. А Большой оперный театр? - спросил он. Мы прикинули, получалось - в маленьком кармане поместится. Да, - сказал он, - это серьезно. Расспросили вообще о других изобретениях и прочее. Сказали, что доложат в верхах, а там будет видно.
Через некоторое время нам сказали, что товарища Сталина нет в Москве, он на юге. И нас, возможно, примет товарищ Берия.
ИВ: Если бы Сталин был в Москве, то есть вероятность, что...
ГА: Я не думаю, что была вероятность такая, я не считал, что он мог встретиться на таком низком уровне с сумасшедшими изобретателями, но товарищ Берия, тот встречался, видимо, тот не успел еще законсервироваться настолько. Вообще они уверенно сказали, что он нас примет и еще раз просили все взвесить, подготовить выступление на десять минут максимум, быть готовыми к ответам на вопросы. Были даны наставления насчет галстуков, Шапиро снял галстук, за что влетело нам обоим. Три дня или четыре мы сидели в прихожей секретарей, каждое утро мы приходили туда и ждали. Они делали свои дела, выходили к нам, улыбаясь, чаю нам давали, каждый день кормили завтраком в час дня.
ИВ: А Смогилев?
ГА: Смогилев тоже с нами был, отлучался на час-другой, т.е. перерыв какой-то был. Потом Михайлов или второй секретарь, он больше общался с нами, фамилию не помню, сказал, что товарищ Берия тоже уехал на юг, значит, теперь думайте, как быть, может через месяц снова приедете и повторим попытку.
Смогилев, которого поджимали свои каналы, сказал, что нет, скорее всего мы пойдем в МГБ. Они сказали, что это тоже правильно, это по их специфике. Если нужна наша помощь... Нет, - сказал Смогилев, - я договорюсь сам. Вечером он нам сообщил, что был в МГБ и нам позвонят. Имеют они манеру работать, как все тогда, по ночам, надо быть готовым по звонку мгновенно встать. Он дал телефон тетушки Шапиро, адрес ее. Ночью, часа в половине третьего - звонок. Мы быстренько встали, сошли вниз, там ждала машина.
ИВ: По телефону сказали?
ГА: Да, разговор пустой:
- Вы можете сейчас зайти к нам?
- Да, если вы объясните как.
- Не надо объяснять, вы сойдите вниз, там вас будет ждать машина и вас довезут. Пропуска заказаны, документы захватите с собой.
Мы оказались там. Полковник Железнов (Железнов или Железов, не помню). То, что мы рассказывали, записывалось на магнитофон. Это были сороковые годы с первыми магнитофонами. Микрофон от него был выполнен, как зажигалка с проводом, и Железнов все время поправлял его, пододвигая к нам. Любой бы упал, пока сообразил бы, что это такое. Несмотря на то, что все записывалось, что мы говорим, он просил каждый раз отдельно на листике записывать формулы. А комментарии шли на магнитофон. Несмотря на ночь, мы быстро все рассказали.
ИВ: А он понимал химическую сторону этого?
ГА: Нет, нет, но он хорошо понимал военно-техническую сторону этого дела. А мы отшлифовали доводы до невозможности за все эти дни. Поэтому очень четко мы повторили основные пункты, подчеркнули, что мы не предлагаем и не предрешаем мнения, просто руководство должно знать. Он сказал, что мы очень правильно подходим к этому делу, вообще мне нравится, как вы рассказываете, как вы смотрите на свое предложение. Он остался доволен и не скрывал этого. Ну что я могу посоветовать, все, что вы мне рассказали, будет передано компетентным товарищам. О результатах мы вас известим. Поезжайте себе в Баку, спокойно работайте, мы вас известим. Смогилев был в восторге от этого, он считал, что это полная победа.
ИВ: А Смогилев тоже был в кабинете, когда вы рассказывали?
ГА: Да. Это была вторая половина сорок восьмого года.
Мы вернулись в Баку и стали ждать. Первая весть была такая. Д.Д.Кабанов сказал, многозначительно глядя на меня и на Шапиро, что, братцы, не пойти ли нам после работы выпить по кружке пива, жарко очень. Мы поняли, что он хочет что-то сказать. Мы вышли на пустырь, где сейчас каток. Там был такой пустырь, выходящий прямо к морю. Пошли туда, сели на камушки. Он сказал, что, вот что, братцы, есть хорошая новость для вас. Позвал меня наш главный МГБист флотилии и просил дать на вас подробную характеристику, рассказать о вас как о людях, как об изобретателях, все, что я знаю. Я дал самую положительную характеристику, - сказал он. Он благожелательно отнесся к характеристике и сказал, что, наверное, их вызовут работать в Москву. Вот такая история.
Но прошел год. Ожидания были напрасными. Тем более, что я начал понимать, что мы играем с огнем. Но вроде бы исход благополучный и лучше не трогать это. А Шапиро кипел, как это так, надо обратиться еще раз, надо обратиться в ЦК комсомола, может там не поняли. Я ему сказал, что ты пойми, по воле случая двое мальчишек оказались хозяевами государственной тайны или тайны, имеющей государственное значение. Могут сделать супероружие, пусть не супероружие, но супергадость. Что бы ты сделал на месте начальства? Наградил бы, - сказал Шапиро, - создал бы условия для дальнейшей работы. Если ты веришь в безоговорочную их лояльность, - ответил я. Вот такие разговоры у нас проводились со сверх оптимизмом или сверх пессимизмом. А на меня сильное влияние тогда имела идея письма Сталину по ТРИЗ.
ИВ: Это Вы до...?
ГА: Почти одновременно.
ИВ: Вы приехали из Москвы и сразу же засели за подготовку письма?
ГА: Скорее всего, это так и есть. Теперь я уже не помню точные сроки. Может мы начали писать черновики и как-то раньше, но по времени это очень близко совпадает, потому что письмо мы отправили в первых числах сорок девятого года, а писали - в конце ноября, в декабре сорок восьмого года, прочитав последний вариант. Размножали, очень долгая работа.
Замысел был все тот же. Есть великая теория, надо доложить начальству, просить условия для ее разработки. Очень естественно для тогдашних условий, для тогдашнего хода мыслей. И мы решили написать письмо Сталину. По началу это мыслилось, ну, короткой акцией, 3-4 странички. Не надо же ему книгу, надо сам принцип описать.
ИВ: Принцип ТРИЗ?
ГА: Ну, словосочетания этого не было, точнее выразиться: методики изобретательства, методики решения изобретательских задач. Но постепенно стало ясно, что необходимо доказать то, что нужно решать эти изобретательские задачи в этот период. Ведь только недавно окончилась война, когда вообще было не до изобретений, за редчайшим исключением. Нужно было доказать, что страна нуждается в изобретениях. И письмо получилось примерно на тридцати страницах машинописи, где мы вначале ссылаясь на высказывания самого Сталина, показывали, что Сталин учит (тогдашнее выражение любимое), учит, что создание материально-технической базы, мощной базы, непременное условие построения коммунизма в нашей стране. Создание материально-технической базы - это создание новой техники, ну, а техника - это изобретения. Все это было со ссылками на Сталина, Ленина и Мао Цзэ-дуна.
ИВ: Мао Цзэ-дун был тогда в почете.
ГА: Описали мы положение с изобретениями в нашей стране, здесь мы допустили две страшные крамолы: первая крамола - это цитирование из газеты "Правды", мы позволили себе процитировать "Правду" в двух местах. Смысл этого куска был не в том, что газета формально подошла к тому вопросу, а просто передрала одними и теми же словами, что так нельзя. А вторая, главная крамола состояла в том, что мы не публиковали сведения о выдаче изобретений, патентовании изобретений, количества изобретений по годам подряд. Например, в этом году использовалось на 20% больше, чем в прошлом году. В этом году надо на 20% больше, чем в тринадцатом году и так далее. А мы собрали урывками все эти самые сведения и вывели одну кривую, кривая была страшной. Мы выявили громадный провал до нуля почти. Цифры такие вот по памяти: около 10 тысяч изобретений в 1930-31 годах, накануне перехода к новому законодательству. Потом даже рост, а в З7-З8 годах подавалось до 700-800 изобретений, т.е. почти до нуля.
ИВ: На всю страну?
ГА: На всю страну. Второй пик был более убийственный, чем во время войны. Мы тщательно прокомментировали это, мы писали, что изобретения - это как вторая производная скорости пути по времени. Очень точный инструмент для определения состояния исследования системы. И страна может еще идти вверх, техника может идти вверх по валовому продукту, но, если изобретения пошли резко вниз, то неизбежно предстоит спад. Второй спад, - это во время войны, хотя он был не такой глубокий, как в 37-38 годах. А третий спад - это 1947-48 годы.
ИВ: Опять пошел спад?
ГА: Опять пошел спад.
Ну и вот, выводом была необходимость коренной реформы изобретательства. Мы садились писать с намерением ограничиться методикой решения изобретательских задач как главным, если не универсальным, то главным средством или начальным средством починки этого положения, но по ходу дела все сдвигалось, и сдвигалось, и сдвигалось.
В итоге получился проект реконструкции изобретательской системы, в котором вопрос об обучении методики изобретательства занял меньше одной странички, несколько абзацев. Потому что все надо было менять: отношение к изобретательству, законы об изобретательстве, принцип материального поощрения изобретений.
ИВ: Это Вы все тоже писали?
ГА: Все писали: базу реализации изобретений, обучение изобретательству инженеров, начиная со студенческой скамьи. Тридцать страниц такого текста, плотного, мы отправили Сталину и еще 27 или 28 экземпляров печатали наши матери: мать Шапиро хорошая машинистка, моя мать хорошо печатала на машинке. Они нам сравнительно быстро и красиво напечатали, и мы отправили в газеты, Молотову, Маленкову - по непонятным признакам. Если главный вождь занят, то, может быть, найдется время у вождя-прим.
Принцип отправки был такой: если какой-то вопрос рассматривался в письме, то мы в соответствующее министерство и соответствующему начальнику вперед писали. Например, был тезис в письме, что надо обучать студентов хотя бы основам патентоведения, значит мы писали министру высшего образования. Обратные ответы шли медленно.
ИВ: Но шли вообще?
ГА: Шли, мы получили 13-14 ответов до пятидесятого года. Все ответы были по принципу ни "да" ни "нет". То есть да, безусловно, студентам полезно было бы ознакомиться с основами патентного дела, с одной стороны, но, с другой стороны, учебные программы настолько насыщены, настолько уплотнены, что найти время трудно. Конечно, можно было бы изыскать какой-то факультатив, но, с другой стороны, нет учебников, нет преподавателей. И так: с одной стороны, с другой стороны, с одной стороны, с другой стороны. Нужно изучать, нужно думать. Все ждали, что последует сверху. Для опытного человека то, что последует сверху, вероятность, наверное, была одна миллионная, но она была. Никто не хотел рисковать категорическим "нет" или категорическим "да". А мы проделали еще одну акцию. Шапиро пришла мысль, что мы должны создать аналог этилмеркаптанового изобретения, послать заявку, потому что у нас не закреплено авторство. Мы говорили с глазу на глаз с полковником Железневым, только и всего.
ИВ: Это сколько времени прошло после вашего разговора?
ГА: Прошел год.
ИВ: И через год вы решили подавать заявку?
ГА: Да. Причем заявку не на сам способ, это все-таки было бы актом недоверия и нетерпения и разглашения, а на аналог. А тут подвернулся случай. Идея была какая: метить что-то маленькими количествами. Вот идут боевые учения с применением учебных отравляющих веществ или на войне применяются боевые отравляющие вещества. Как оконтурить район, пораженный ОВ? По существующему способу ставят флажки, но ветер переменился, и переменилась зона. Меняется температура воздуха, меняются контуры зоны. Суть предложения: один солдат (или дистанционно, тогда не надо ни одного солдата использовать) забрасывает в центр этой зоны ампулу с этилмеркаптаном и не пахнущее вещество становится пахнущим.
Это была очень приличная заявка, по ней была начата традиционная переписка. Одновременно у нас созрела крамольная мысль на дальний аналог изобретения. Дальний аналог - способы пометки качественных бумаг радиоактивными изотопами. В чем там суть? Любые способы борьбы с подделками денег, банкнотов, ценных бумаг принципиально незащищены. Не имеют абсолютной защиты. Можно сделать, скажем, водяные знаки, и это будет трудно подделать, но это можно подделать, можно сделать сложный рисунок. Это труднее подделать, но это можно подделать.
А как сделать, чтобы бумагу невозможно было подделать? Способ состоял в том, что в нее вводились древесные масла, вводились радиоактивные изотопы в ничтожном количестве, смесь радиоактивных изотопов, дающих кривую эффективности распада, по которой можно судить не только о том, что это та бумага, но и когда введено то или иное вещество, какая индикация проведена. Мы отправили в министерство финансов. Эта эпопея длилась до 1950-го года. Министерство финансов нам ответило, что оно не выпускает ценные бумаги. Выпуском банкнот занят Госзнак. Мы отправили в Госзнак. В Госзнаке сказали, что они занимаются выпуском бумаг, которые уже утверждены высочайшими органами. Нужно специальную бумагу готовить для них в министерстве лесной промышленности. Мы отправили в министерство лесной промышленности, нам ответили, что они не занимаются проблемой борьбы с фальшивомонетчиками.
Нас гоняли по кругу год, нам это надоело, и мы написали бумагу в Госкомитет (а в Госкомитете лежала наша заявка), что, поскольку это никому не нужно, то мы просим официального разрешения переслать все наши документы У.Тану, в то время он был генеральным секретарем ООН. Основание: в газете "Правда" от такого-то числа было сообщение о том, что ООН, лично У.Тан тщетно борется с эпидемией подделки бумаг, мешающих развитию слаборазвитых стран.
Появилось много стран после второй мировой войны, всем нужно было выпускать деньги, акции, различные бумаги. Как следствие, началась эпидемия подделок. И, чтобы бороться с этим, они принимали отчаянные меры, но безрезультатно. Применялись дорогие способы, а это дешевый хороший способ. Таково было положение с этой заявкой.
ИВ: И что они вам ответили?
ГА: Они тянули. Почему У.Тану, а не в соответствующие органы в СССР? Нас гоняли: обратитесь туда, обратитесь сюда. Бегали из одной инстанции в другую. Министерство здравоохранения, например, пусть даст заключение, что это безвредно для кассира, для пользователя. Мы приводили данные из справочников, что сила излучения мала, что можно носить миллиард в кармане, и будет совершенно безвредно, если не съешь, таков был смысл.
ИВ: Генрих Саулович, а вот меня лично интересует письмо к Сталину, это контрапунктный момент вашей жизни, почему Вы все-таки его написали?
ГА: Это не контрапунктный момент, контрапунктный момент был в сорок восьмом году, когда я один на один решился признать главным делом работу над ТРИЗ. Шапиро охотно подключался к отдельным акциям, таким как этилмеркаптан, оксивентиляция, связывал с ними большие надежды, но он очень быстро терял интерес к ТРИЗ. Он увидел после первого нашего выступления, что перед нами - громадная стена, что не год, не два, не три, а может быть всю жизнь придется пробивать все это без надежды на успех.
Пробить ТРИЗ труднее, чем пробить изобретение. А его устраивало пробить одно хорошее изобретение. Это было реально. Вот пробили же мы оксивентиляцию. Тогда мне пришлось принимать решение: один на один. Шапиро ушел хитро, он сказал, что, нет, заниматься надо ТРИЗ, но не искать закономерности развития технических систем, это самоуверенность, ничем не обоснованная и, так сказать, это не то. А надо искать эти закономерности, уже найденные, в трудах классиков марксизма-ленинизма. Я вскипел: классики марксизма-ленинизма не настолько глупы, чтобы, найдя, не сказать о них и не увидеть их значение. Если они этого не сделали, значит они не знали закономерности. Они не занимались этим вопросом. А Шапиро настаивал на своем и намерен был читать Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Чем и занимался до самого ареста в пятидесятом году. Здесь только одна история, я в дальнейшем расскажу - это газотеплозащитный скафандр. Еще и она наложилась на это. А так уже определились отношения. Шапиро отошел от ТРИЗ, соглашался работать по конкретным изобретениям, по поданным ранее заявкам, особенно, если с ними он связывал какие-то конкретные перспективы.
ИВ: Это был какой год?
ГА: Это был сорок девятый год.
ИВ: В самом начале сорок девятого года вы вдвоем написали письмо Сталину про ТРИЗ?
ГА: Ну и что, сорок девятый год большой. Я не помню точно - это было в сорок девятом или в конце сорок восьмого. Дело не в этом, дело в том, что в середине сорок девятого года Шапиро точно отошел от ТРИЗ.
ИВ: Но вы встречались?
ГА: Встречались в библиотеке. Он приходил в библиотеку, брал очередной том Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Он читал, видимо, выписки делал, я особенно не влезал в его занятия.
ИВ: А мамы ваши, которые печатали ваши письма, они вас отговаривали посылать?
ГА: Нет.
ИВ: Но ведь там невооруженным глазом была видна крамола. Вы уличали газету "Правда", вы описывали...
ГА: Не совсем так. Я начинал писать письмо Сталину, как правоверный пишет письмо аллаху - все честь по чести. Но по мере того, как я за полгода, работая с цифрами в руках, доказал, что этому не уделяется должного внимания, что принимаются ошибочные решения, что и они не выполняются, что много слов, а никакого дела нет. Больше и больше вырисовывался вопрос, кто виноват в этом? Для меня вывод был такой, вывод максималистский, но...- виноват Сталин. Это не значит, что он виноват непростительно или, что это - преступление. Но вину несет человек, который возглавляет страну, и он завалил главное дело и не видит, что завалил его. То есть для себя я решил однозначно, фигура Сталина померкла для меня во второе полугодие сорок восьмого года, когда я работал над этим письмом, когда выводил кривую, когда увидел, как упала в тридцать седьмом году кривая изобретений. Что же касается самого письма, то оно было написано достаточно сухо, но корректно.
ИВ: Форма письма какая была?
ГА: Мне казалось, что форма письма сухая, но корректная. Временами меня заносило, например, мне хотелось написать "Гражданину Сталину". Но Шапиро тут же заявлял, что так не принято, и что надо писать "Товарищу Сталину".
ИВ: А почему сухо, ведь вы обращались с просьбой? С чего бы эта сухая корректность. Корректность, это понятно, а вот почему сухая?
ГА: Я почувствовал, что Сталин не мог не нести ответственности. Ну, кто виноват, не министр же. Мы жалуемся на положение изобретательства, мы доказываем, что изобретательство развалено, что оно находится в ужасном состоянии. Что без этого мы коммунизма не построим, что катастрофа произошла. И кто виноват?
Например, взорвался Чернобыль. Ты пишешь письмо директору Чернобыльской АЭС или министру атомной энергетики. Кто виноват? Ты будешь писать суховато и корректно по форме, но, затаив в душе некоторое хамство, причем нарастающее. Я не хочу сказать, что это хамство выросло до понимания всей сложности. Понимать я начал все хорошо там, на Севере и еще там - в тюрьме. Тогда я понял все хорошо, тогда я выделил себе на это время...
ИВ: Вам выделили на это время.
ГА: Мне выделили на это время, чтобы разобраться, и я начал понимать, что к чему. Я все был слишком занят конкретными изобретениями, но складывалось впечатление, что преклонения особенного перед Сталиным у меня не было. То есть оно было, но, как у всех, еще непосаженых, не в очень большой степени, в легкой форме. Почтение еле-еле. Я считал, что Сталин не застрахован от ошибок, я был потрясен результатами сорок первого года.
Но Сталин все-таки оставался руководителем в моих глазах. И вот самостоятельно, через это письмо, я пришел к выводу, что он как руководитель очень плох, причем не просто плох, например, он плохо решил этот вопрос, это вполне простительно и уместно. А он плох в главном вопросе. Он сам сказал, что это главный вопрос и, что он бездарно завалил главный вопрос и не видит, что он завалил. То, что мы видим после полугода работы над цифрами. Поэтому письмо казалось мне… Я не видел опасности письма, я видел опасность в другом: я понимал, что будут собирать сведения из-за письма, из-за этилмеркаптана, будут тщательно собирать сведения, и мало что может оказаться...
То, что любой человек может накапать, я это уже знал, это уже любой дурак на моем месте понял. Но я не чувствовал за собой никакой вины. В чем я был виноват? Честно работал на изобретательском фронте, делал изобретения. Для своих двадцати двух лет в сорок восьмом наделал кучу изобретений полезных, кое-что внедрено, кое-что опубликовано в литературе, в пятидесятом году - первая статья. Все в порядке. Я не понимал тогда, что малейшее сомнение может оказаться государственным преступлением, а уж сомнений у меня было более, чем достаточно. Малейшее недовольство положением...
ИВ: У вас не только сомнения, у вас факты были на руках.
ГА: Я и перечисляю, уже сомнение было преступлением. Малейшее отсутствие восторга перед положением в той или иной отрасли - это уже грандиозное преступление, а попытка указать Сталину, что надо делать, чтобы спасти положение катастрофическое, - это уже, по тем временам, кошмарное преступление. Я оценивал это наоборот, что за это надо хвалить. На самом деле...
У Шапиро примерно такая эволюция происходила. Однажды следователь у меня спросил, это было в пятидесятом году? Да, в пятидесятом. "Вот такой-то свидетель, или свидетельница, показывал, что однажды, находясь в компании, вы не могли не слышать, как Шапиро сказал такую вещь, что советский специалист не может жениться, ему денег не хватает". Я не знаю, как специалист, но Шапиро в самом деле не мог жениться, у него денег не хватало. Квартиру надо снимать и так далее. Насчет советского специалиста я действительно не мог подтвердить, но, что Шапиро не мог жениться, так это точно. "Нет, - сказал следователь, - ты должен понимать, что имел в виду Шапиро. А вот другой свидетель показывает, что Шапиро однажды сказал, и ты слышал, что есть два способа решить жилищную проблему. Первый - построить для всех дома, второй - всех посадить, кто не помещается в домах. И что у нас в стране принят более второй способ, чем первый". Боже мой, чтобы я такое слышал, да я никогда не слышал о таком. В Баку везде ведется гигантское строительство: идешь по улицам - там краны, здесь краны, кирпичи, панели. "Ты не притворяйся, мать твою, иди".
Очень сложное отношение было. Ведь вера в Сталина, особенно в детском возрасте, это была как бы вера в большого брата, вера во взрослого человека, вера в доброго боженьку, и расстаться с этой верой было очень трудно. Непосредственно у меня не было никаких поводов: с учебой было благополучно, со службой все благополучно, с изобретательством сверх благополучно. Я мог придти к пониманию действительности только через самостоятельный анализ. Окружающая действительность меня брала и толкала носом. Я ее очень плохо знал. Вот, когда меня арестовали, я сидел в камере, моим сокамерником был старший лейтенант танковых войск. Крестьянский парень, вся грудь в орденах после войны, командир танкового взвода, поехал в свою Воронежскую губернию навестить родных. Приехал и сказал, что там ужасно, в колхозах мрут, что колхозники сдохнут скоро. И его на следующий день арестовали.
ИВ: А, это тот, про которого Вы говорили, что он Героя должен был получить?
ГА: Да. Вот психология. Человек увидел своими глазами, как плохо в стране крестьянам, которые составляют большинство населения в те годы, и он сам крестьянин. Увидел своими глазами с пониманием всего, как пьет председатель колхоза, как воруют бригадиры, как голодают уцелевшие крестьяне, не имея права покинуть свои разоренные деревни. Он все это видел. Он сам сидел уже за это. Ему инкриминировалась попытка диверсии или диверсия, да, диверсия. На предыдущих маневрах у него из трех танков два сломались. Это было оценено как диверсия. Совершить диверсию во время маневров, зачем это было нужно диверсанту, совсем непонятно, да еще со своими собственными танками. И вот, находясь в тюрьме, он думал не о себе, то есть не о своей судьбе.
Главное, что его беспокоило, он начал хлопотать, чтобы ему дали Героя Советского Союза. Представление к награде было, он подбил "Тигра" из засады, в самом начале войны, когда давали за это звание Героя. А представление где-то затерялось в связи с ранением и так далее. И вот его беспокоило, что теперь он уже не получит Героя Советского Союза. Это больше всего его беспокоило. И это прекрасно уживалось с тем, что он видел в деревне. А я не видел ничего в деревне. Для меня первым столкновением с реальной жизнью в государственном масштабе был анализ цифр по состоянию изобретательского дела.
ИВ: И статистика.
ГА: И статистика, и факты: я видел, как арестовывали новое руководство Союза изобретателей. Тогда разгромили, никого не осталось после 37-38 годов. Как назначали новых и через два месяца исчезали их фамилии. Какое могло быть изобретательство? Я знал цифры, их падение до нуля. То есть я медленно прозревал через анализ, но анализ высвечивает одну какую-то локально-логическую зону мозга - пять извилин из 500, я не знаю, сколько их там, а остальные все шевелятся по инерции в прежнем темпе, в прежнем направлении, в прежнем ритме. И, когда мне предложили поступать в военно-химическую академию советской армии, вообще-то я охотно согласился и начал оформлять документы.
ИВ: Это, какой уже год?
ГА: Это пятидесятый год. Я подумал, что смогу там продолжать изобретательство и так далее. Но, послали меня совсем не в академию.
ИВ: Генрих Саулович, Вы как-то рассказывали о том, что изобрели маленький приборчик для дыхания в виде ложечки или чего-то такого...
ГА: Может завтра уже продолжим.
ИВ: У нас значит до пятидесятого года осталось два таких описания: вот эта штучка и газотеплозащитный скафандр, да?
ГА: Если я еще чего не вспомню. Заявок было очень много, потом на втором слете подсчитали, что 100 с лишним заявок.
ИВ: Сто с лишним?!
ГА: Да.
ИВ: Это до пятидесятого года?
ГА: До пятидесятого года, сто с лишним заявок, включая сюда всякие... типа оксивентиляции.
ИВ: Сколько Вы получили авторских?
ГА: С десяток авторских и десятка два на переписке, т.е. согласование формул, спор такой, ну, не на нулевой позиции спор. То есть будем патентовать это как способ или как устройство? Нет, как способ, - говорил я. Нет, как устройство, - отвечали.
ИВ: А остальные отказы?
ГА: А остальные отказы, причем я легко мирился с отказами. Мне казалось бесполезным тратить время на споры, на казуистику, на двадцать туров переписки по непринципиальным заявкам, когда можно в это время придумать пять новых изобретений.
ИВ: У всех изобретений было два автора? В смысле подачи.
ГА: Тогдашнего периода?
ИВ: Да, тогдашнего. Вы и Шапиро?
ГА: Понимаешь, мне трудно ответить на этот вопрос. У первых изобретений, более ранних, два автора или даже три на одном изобретении. А вот потом, когда Шапиро отделился, я подал ряд заявок сам.
ИВ: Это уже сорок девятый год?
ГА: Это конец сорок девятого, начало пятидесятого года. Там были те, которые я один подписывал.
ИВ: Но из них вы ничего не получили?
ГА: Там были изобретения, по которым шли споры.
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ
ИВ: Сегодня 30 апреля 1986 года.
ГА: Пора подводить итог вышесказанному.
Там много линий, и на каждой из них происходит решающая какая-то трансформация. Линия изобретательская. Из случайных изобретений, изобретений как хобби, правильнее будет сказать, совершился переход к профессиональному изобретательству - это первая. Здесь мне придется рассказать один эпизод об изобретении горного газотеплозащитного скафандра. Итог этой линии. Но это итог и второй линии.
Возникла ТРИЗ, возникла в качестве принципа сначала, мысли, идеи, мечты и окрепла, и стала довольно-таки на твердые рельсы на уровне методики изобретательства с перспективой стать наукой. Вот это вторая линия. Случайные идеи, случайные мысли, вообще это было закономерным, случайность мысли в общем плане, не так важной она казалась вначале, потом стала главным делом жизни.
Ну и, наконец, третья: за эти годы совершилась увертюра, предопределившая следующую пятилетку, посаженную пятилетку. Вот три линии, которые временами переплетаются, временами становятся чистыми линиями, подавляя все остальное, привлекая все внимание, время. Итак три линии.
ИВ: Но была же, наверное, и линия личной жизни?
ГА: Да, было солнце, было море, было много личной жизни. Здесь просто все благополучно. Нормально и естественно, и без особых приключений. Вот таковы линии в этот период.
Газотеплозащитный скафандр. Как получилось? Шапиро был в командировке в Москве в конце сорок восьмого года или в начале сорок девятого, я уже не помню. Вернулся и привез объявление о конкурсе, объявленном Министерством угольной промышленности о создании холодильного костюма. Именно холодильного костюма, так это было сформулировано. Газотеплозащитный скафандр - это позднейшее изобретение. Описывались требования к холодильному костюму, был срок довольно сжатый, описывались требования к оформлению предложения. Была одна деталь, о которой Шапиро рассказал, которая не попала в объявление. Что задача эта считается безнадежной, что она предлагалась Институту холода Академии наук года три назад. И там им сказали, что вы хотите невозможного, чтобы костюм, запас холодильной мощности которого требуют восьми-десяти килограммов льда и жидкого азота или сжиженного аммиака, то есть самых мощных известных агентов. И вы хотите, чтобы весь костюм весил 8-10 килограммов. Если это кошка, то, где плохо? Если это плохо, где кошка? Против закона физики идет. Горняки народ упрямый, упрек в незнании физики их только подогрел и они объявили конкурс.
ИВ: А где этот конкурс был объявлен, в своем ведомстве?
ГА: В журналах, в газетах типа "Труд", откуда Шапиро по-моему и узнал о нем, пошел в Министерство угольной промышленности в отдел изобретательства и получил.
ИВ: А что он делал в редакции "Труда"?
ГА: Я не сказал, что в редакции. Газету он за две копейки купил, прочитал, а в Министерство пошел уже за деталями.
Ну, суть конкурса. В шахтах часто бывают пожары, это очень страшное дело, потому что огонь распространяется со страшной силой и мгновенно поднимается температура выше 100 градусов, мгновенно задымливается воздух, дышать невозможно. Есть специальные команды горноспасателей, призванные спасать людей ну и, если удастся, техника дорогостоящая. Но чтобы горноспасатели проникли в шахту, где идет пожар, им нужен какой-то костюм, оборудование, которое будет охлаждать их и защищать органы дыхания. Во-первых, дыхание может защищать кислородный изолирующий прибор, но он весит около двенадцати килограмм и действует час.
ИВ: Мало.
ГА: Кроме того, он дополнительно выделяет тепло. Оно выделяется при поглощении углекислоты, в нем трудно дышать, круговая система дыхания, большое сопротивление дыханию. Поэтому фактически горноспасатели безоружны перед пожаром. Борются с пожаром во всем мире так: изолируют шахту, пускай горит, пока не погаснет. Изолируют одно крыло шахты. Шахта - это ствол вертикальный, левое и правое крыло, северное и южное, там, западное и восточное. Если в левом крыле разработок начался пожар, то ставят внизу перемычку, укрепляют ее и ждут год, два, три, пять, десять, пока не потухнет. Если пожар успел распространиться на оба крыла, на несколько горизонтов шахты, то закрывается вся шахта практически, и опять ждут год, два, три и так далее.
ИВ: А почему так долго ждать?
ГА: Уголь горит, он тлеет, ему нужно ничтожное количество воздуха для того, чтобы поддерживать в тлеющем состоянии.
ИВ: А если кислород уничтожен?
ГА: Вот пока он выгорит естественным путем, проходит очень много времени. Подсасывает кислород отовсюду: через трещины, через неплотности, шахта имеет много стволов канализационных. Потом шахта - огромное пространство, выработанное от угля. Они неплотно завалены отработанной породой, там тоже воздух, так что дышать огню хватает, человеку нет. Жертв очень много при пожарах, это самый мощный пожар, не считая морских, может быть. Но цифры такие. Мы потом полистали статистику: 500 человек, 800, 1200, 2000 человек во время пожара в шахтах гибнут.
Вот этим и объяснялась настырность шахтеров, объявивших конкурс на холодильный костюм. Они рассчитывали так: органы дыхания худо-бедно можно защитить, например, противогазом. А если бы спасатель хотя бы немножко был защищен от жары, он хоть что-то успел бы сделать. Спуститься в шахту, наладить подъем, например.
Итак холодильный костюм, задача мертвая на первый взгляд. Весить этот костюм должен максимум 8-10 килограммов. Ну, 12 килограммов. Откуда взялись эти цифры? Нагрузить на человека можно без потери его работоспособности - 26-28 килограммов предельно. Семь килограммов - это тот пожарный инструмент, с которым пожарники по своему уставу спускаются, не с пустыми же руками он пойдет. Двенадцать килограммов - это изолирующий дыхательный прибор. Остается 8-10, от силы 12 килограммов.
Если взять самый мощный хладагент (это лед, сжиженный аммиак, фреон), то все равно этого не хватит даже на час работы. Потому что теплоприток очень большой. Еще тепловыделение большое в дыхательном приборе, человек выделяет много. Три притока тепла. От высокой температуры внешней среды, от работы, которую выполняет сам человек и от дыхательного прибора. И главное, надо не просто поймать эти калории и уничтожить их, съесть. Надо, чтобы они были съедены с учетом физиологии человека. А физиология такова, например, если 40% тепла связано с головой, а 20% - с грудью и спиной.
Нельзя, например, сильно охладить только руки, руки замерзнут, то есть нужен равномерный отвод тепла, грамотный физиологически. А это тоже вес. Нужна какая-то вентиляционная система.
В условиях указывалась и другая возможность. Человек может работать при очень высокой температуре в случае интенсивного потоотделения, – это зверский способ, это антифизиологический, антигуманный способ, но ведь речь шла об аварийных условиях, другого выхода нет. Значит, если есть аппарат с запасом мощного осушающего вещества и системы вентиляции в под скафандровом пространстве, то можно охлаждать человека за счет уменьшения влажности в под костюмном пространстве, в случае сильного потоотделения. Но за час потерять 5-7 килограммов жидкости - нарушается солевой баланс, это масса неприятностей. Это не просто выпить воды и потом попотеть. Это надругательство, издевательство, пытка над организмом. Но другого выхода нет и такой вариант тоже предусматривался в конкурсе. Хотя идеальным было бы сохранить нормальное потоотделение, нормальное теплоотделение. Идеально было бы сохранить температуру под костюмом 18-20 градусов с легким ветерком. Но, где взять килограммы на все это? Вот такая задача.
Она показалась нам очень интересной. Шапиро стонал от восторга и все время нажимал на одно, вот, если мы сможем решить ее с помощью ТРИЗ, по изобретательской методике, как мы тогда говорили, то это будет гениальное испытание.
ИВ: Это какой год?
ГА: Это конец сорок восьмого, начало сорок девятого годов.
ИВ: Уже после письма к Сталину?
ГА: Да. Как решалась эта задача, есть описание. Подробно описывались шаги. Фактически, конечно, запись была не такая строгая, собственно записи не было. Я ехал в трамвае и в очередной раз прокручивал решение, то есть хотелось наскоком решить задачу, а ответ не получался. Не хватало килограммов.
И вот тогда появилась мысль, что, действительно, надо попробовать методику изобретательства. Что-то внутри меня удерживало от этого, боязно, а вдруг не сработает. Обидно будет. Сомнений в ТРИЗ прибавится. И тут я решился и минут за пять спокойно решил эту задачу. Очень легкую с позиции методики изобретательства. Кислорода, сколько угодно, то есть воздуха, сколько угодно. Запас холода - сколько угодно. А что будет, если объединить эти приборы, то есть воздух не только охлаждает, но и используется для дыхания. Это значит нужен дыхательный прибор, который бы охлаждал. Или холодильный костюм, который давал бы человеку легко дышать. Две функции при одном веществе. Брать надо только сжиженный кислород.
ИВ: Фреоном нельзя дышать.
ГА: Да, фреоном невозможно дышать, аммиаком нельзя. Остается только сжиженный кислород. Он должен быть поглотителем теплоты, надо сделать так, чтобы он испарялся, а испарившись, он пойдет на дыхание уже нагретый. Тепло поглощается за счет испарения жидкого кислорода и нагрева холодного газа, а потом нагретый газ нормальной температуры, прохладный, в изобилии имеющийся, пойдет на дыхание. Применяем открытую схему дыхания, что очень удобно, и избавляемся от прибора, который выделяет дополнительное тепло. Я приехал на работу и начал подсчитывать, и самые первые расчеты показали, что задача решается с перехлестом. Но мы изобретаем не холодильный костюм, как требует конкурс, а газотеплозащитный костюм.
ИВ: Полупогружное судно, не ледокол?
ГА: Не ледокол, а полупогружное судно, то есть более сложную конструкцию. Более общую. Выполняющую две функции вместо одной. Мы оформили три проекта на конкурс. Получили в начале пятидесятого года три премии, первую и две последующих.
ИВ: А чем различались проекты?
ГА: Проекты отличались тем, что все проекты были по унифицированной схеме. Во всех трех проектах способ был один и тот же: единый дыхательно-сушильно-холодильный агент. Единое лицо, выполняющее две-три функции. А конструктивное оформление разное. В основном проекте был чистый жидкий кислород и максимальная защитная мощность. Другие - комбинированные приборы. С осушением под костюмного пространства, с вентиляцией и хранением кислорода за счет размещения его в баллоне: кислород не жидкий, а газообразный, он в баллоне. Используется не просто бесполезное расширение падения давления от 250 атмосфер до 1 атмосферы, а через инжектор обеспечивается циркуляция воздуха в под костюмном пространстве.
Эти варианты были, конечно, хуже, чем основной, но мы решили перестраховаться. Все три премии получили. Получили три премии, в начале пятидесятого года оформили заявки. Вот заявку мы оформили одну, на главное. Заявку мы оформили еще до получения премии. Отправили заявку, отдохнули. В этот период у меня возобновились рабочие отношения с Шапиро, который уже с середины сорок девятого года наглухо ушел в изучение Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и, на мой взгляд, не принимал активного участия в разработке методики изобретательства. Но этот проект снова вызвал свойственную молодым годам оживленность, надежду.
ИВ: Он хорошо реагировал на конкретную вещь?
ГА: На надежную, конкретную.
ИВ: Ну да, на конкретную вещь, которую можно было внедрить.
ГА: Да. У меня самого особого восторга не было, хотя это был личный рекорд, лучшее изобретение за все годы, красивое решение трудной задачи, действительно гуманное изобретение - со всех точек зрения, человеко-спасательное изобретение. Оно годится не только для горноспасателей, но и для пожарников, для ремонта горящих механизмов, машин, печей в металлургии. Это мощное изобретение, но для меня главной ценностью было то, что оно было сделано в трамвае за пять минут по методике.
Я хорошо помню как я стоял, как продвигался, как толкался в переполненном трамвае. Я вошел в трамвай, взял билет с некоторым унынием, потому что не имел решения задачи. Она не поддавалась с наскока. А через пять минут получил шикарную идею. Может быть, тогда я и поверил в практическую реализацию методики изобретательства.
Тогда, выйдя из трамвая, впервые почувствовал мощь теории. Это было все умозрительно: если теория будет работать, то будет очень здорово, она будет решать задачи. Но один раз почувствовать на своей шкуре - это значительно больше, чем...
ИВ: Да, это была реальная неразрешимая задача.
ГА: Задача трудная для меня тогда особенно. Ведь на конкурс были поданы заявки такого уровня как, например, куртка со льдом, а здесь... Мы начали разрабатывать рабочий проект: нечто среднее между эскизом и рабочим проектом. Там была масса подзадач. Например, за спиной человека бидон.
Любая задача сводится к решению ядра задачи, остается какой-то отток, который является задачей меньшего ранга. Вот так получилось и с этим скафандром. Главная задача - обеспечение должного запаса холодильно-дыхательной мощности. Ответ: применение жидкого кислорода в качестве единого холодильно-дыхательного агента. Но остается маленькая подзадача: за спиной горноспасателя бидон, большое ведро жидкого кислорода, а закрыть его нельзя, он должен непрерывно испаряться, проходить в виде газа в под костюмное пространство, закрыть - будет взрыв через какое-то время. Ведь тонкие стенки не рассчитаны на повышенное давление. Держать открытым, значит он прольется, как только человек наклонится, ляжет, повернется набок, а работа горноспасателя состоит в том, что он непрерывно лазит во всякие щели, кувыркается, спускается вниз головой, вверх ногами. Сосуд Дюара работать не будет.
Здесь другой прототип годится - непроливайка, чернильница-непроливайка. Конус сужающийся и заливается 49% жидкости. Тогда при переворачивании она переходит во вторую половину сосуда и не проливается. Это значит вдвое больше объем сделать, а свободного объема не было.
ИВ: Ну да, таскать с собой пустоту.
ГА: Свободного объема не было у нас. Тем более в два с половиной раза повысить объем против требуемого. Эта задача была красиво решена. Была составлена формула изобретения, на которую мы впоследствии получили авторское свидетельство. Четыре отверстия, из каждого отходит трубка, прилегающая к сосуду, и опоясывает весь сосуд. И куда бы ни повернулся сосуд, а отверстие расположено над поверхностью жидкости и всегда есть, куда выйти кислороду. А пролиться жидкость не могла, потому что не могла подняться над уровнем кислорода. Вот таких задач при разработке было много, много мы повозились со скафандром, доводя его до ума.
ИВ: Вы получали заявки уже после прибытия из лагеря?
ГА: Заявку мы отправили до лагеря. Ответ на нее, по-моему, успели получить до посадки, потому что отправили мы заявку где-то в конце сорок девятого начале пятидесятого года в Комитет по изобретениям. А когда вернулись из лагеря, возобновили переписку. Ну и естественно, выяснилось, что мы потеряли приоритет на 5-6 лет. Нам пришлось заново оформлять заявку. Добыть ее, значило отстать еще на полстолетия. Вести переписку с бюрократами. И с пятьдесят четвертого по пятьдесят шестой годы мы добивались авторского свидетельства, добивались очень интенсивно. Давали больше чем месяц-два подумать, жаловались в разные инстанции. Мы выбили больше чем три десятка писем, начиная с до посадочного периода, жалобы. Выбили авторское свидетельство, и в конце пятьдесят шестого года было нам все же выдано авторское свидетельство. Но для внедрения надо было намного больше и лет, и сил, и переписки.
ИВ: Вы говорили, что эта история имела потом продолжение?
ГА: Да. Но, есть основные вехи, они таковы: изобретения до ареста, перерыв на арест, с 54-го года возобновляется переписка, в 56-ом году выдано авторское свидетельство, 1956-59 годы - переписка.
ИВ: С кем?
ГА: С Министерством угольной промышленности, с Госкомитетом по делам изобретений. Все, кто должен был внедрять. Все друг на друга ссылались и никто не хотел внедрять. Возражения были самые дикие: согласно воинскому уставу индивидуальное защитное оборудование должно содержаться в постоянной боевой готовности, а у вас же кислород испаряется. Мы отвечали, что согласно здравому смыслу пожары источников продолжаются по 5-10 лет и за это время можно не только зарядить скафандр, но и построить завод, который выпускает скафандры, рядом построить завод, который выпускает кислород жидкий, и зарядить скафандр и пойти, и потушить пожар, потому что пожары тянутся годами и ущербы от них на многие миллионы рублей. Но это все было бесполезно, мы увязли в этой переписке. Сначала отошел Шапиро, я еще трепыхался несколько лет и забросил переписку. Она отнимала слишком много времени.
А где-то в шестьдесят седьмом году мы получили письмо, что образована лаборатория индивидуального газотеплозащитного скафандростроения при Макеевском научно-исследовательском институте техники безопасности в угольной промышленности. Письмо писал начальник лаборатории. Мы послали заявку на унифицированный газотеплозащитный скафандр, но нам сказали, что в нем нет новизны.
ИВ: То есть они переизобрели такое?
ГА: Скорее всего, что переизобрели.
Раз есть материал, значит надо изобретать, люди гибнут, пожары свирепствуют, дайте нам ваш материал, писал начальник лаборатории, и мы попробуем внедрить. Шапиро к этому времени стал отчаянным скептиком, смотрел на жизнь весьма безнадежно и сказал, что, наверняка, обманет. Я согласился с ним, что действительно скорее всего обманет, потому что никаких гарантий не было в письме. И, если он хотел сотрудничать, то надо было писать другое письмо. А он хотел материалы, без ничего.
Но я сказал, что он не смог украсть авторское, саму идею, сам принцип, а конкретную конструкцию или дополнение к ней пускай, главное - сделают скафандр, пожары можно будет тушить, людей можно будет спасать, а дальше будет видно. Мы сделали большую-большую посылку-пакет со всеми материалами, с пояснениями и т.д. В ответ получили умилительно-восторженное письмо. Он, видимо, не ожидал, что мы окажемся такими дураками и два года из Макеевки доносилось довольное урчание, он пережевывал все это. Масса писем была по случаю праздников, а также с вопросами. Количество писем несколько уменьшилось после моей неудачной реплики. Он писал, что вам, наверное, мешало отсутствие больших запасов жидкого кислорода для проведения экспериментов. Я сказал, что в эти годы нам мешало наличие культа личности Сталина, и он замолчал. Потом переписка прекратилась, и мы написали директору института.
ИВ: Почему вы написали ему, завлабораторией перестал отвечать?
ГА: Да, он перестал отвечать. Прошел год, полтора года молчания. В середине 60-х годов я написал директору Института и он ответил, вернее, вместо него ответил начальник периодического отдела. Он ответил, что вы не имеете право на вознаграждение, потому что внедренным считается изобретение, если все его элементы после слова "отличающиеся" внедрены. Это не зря, вплоть до слова "отличающиеся", можно просмотреть кое-что. Например, паровоз с длинной трубой и отличающийся тем, что у него квадратные колеса - это прототип. А, если я сделал такие колеса, что у меня не надо длинная труба, так это же только лучше.
Но я понял, что борьба с государством окончится 10-20-летней перепиской на сей раз. Дело доходит до денег, до внедрения, до дележки славы и прочее. Я знаю, по газетным данным, что такой скафандр сделали в Грузии. Там НИИ охраны труда и техники безопасности сделали скафандр для ремонта металлургических печей. Но с ними я контакта не имею. А здесь так это и заглохло, только через некоторое время появилось авторское свидетельство, выданное коллективу этого начальника лаборатории. Все, что мы придумали было вынесено за слово "отличающееся", а после слова "отличающееся" стояла чернильница-непроливайка. Причем, там масса пунктов была, поясняющих как она устроена. Ну, во-первых, чтобы не разбрызгивался жидкий кислород в этой чернильнице-непроливайке, человек же будет бегать, прыгать, брызги же могут попасть в под костюмное пространство, классически такая опасность есть, оно заполнено мятой фольгой, фольга ничего не весит, как пена, а не дает разгуляться жидкости. Но фольга - это еще потеря объема. И, когда останется мало кислорода, начнет испаряться образованной фольгой, может начаться неуправляемый процесс. Так что есть и плюсы, и минусы.
Но самое главное, что они не смогли придумать ничего нового. Я был к этому времени по горло занят ТРИЗ и мог спокойно смотреть на судьбу этого изобретения, внедрят не внедрят, заплатят не заплатят, признают не признают авторство.
Парадокс, если бы мы не изобрели и не оформили заявку как следует, то авторами стали бы, скушали бы эту идею, эти "друзья" из Макеевского НИИ. И тогда они бы выцарапали у государства внедрение, за свою вещь они бы боролись. А так им незачем было бороться, рисковать для того, чтобы внедрять чужую вещь...
ИВ: Фактически, так и не кончилось там внедрением.
ГА: Нет, может быть какое-то количество и сделали, но нигде в источниках не встречал массового применения.
ИВ: Кстати, недавно в ИРе была фотография.
ГА: Иногда появляются короткие заметки, ну вот эпизод с Чернобыльской атомной станцией, масса аналогичных мелких эпизодов с ремонтом печей, пожаров на кораблях. Пожары многочасовые, многосуточные, а с собою нужно пронести жидкий кислород, заправить скафандр, это минутное дело. Тогда иди прямо в огонь.
Мне кажется, что мы неплохо разработали до ареста проект, процентов на 50-70, но очень капитально разработали после ареста. Во-первых, знания были лучше к этому времени по части горного дела, во-вторых, это был пик борьбы с Комитетом за авторское свидетельство и они так и сыпали разные возражения. Мы же могли доказать только расчетами: весовым расчетом, объемным расчетом, справками о применяемых материалах и их поведении, свойствах и тому подобное.
Ну какие были задачи? Вот, холодный кислород поступает в под костюмное пространство, это прекрасно во время пожара, подогревается в под костюмном пространстве. Был при температуре, скажем, 0 градусов, может минус 5, неважно, нагревается до комфортной температуры 25-27 градусов, поглотилось какое-то количество тепла, а потом его надо выбрасывать, стравливать, потому что, если он будет нагреваться еще выше, то человеку будет неудобно, а за бортом скафандра температура 200-300 градусов, то есть, то, что он нагреется потом, это бесполезно пропадет, он не съел полезного тепла.
Мы решили эту проблему таким образом: сделали скафандр двойным: тонкая оболочка, двойная в порядке движения потоков газа. Газ нагревается в скафандре до 25 градусов, потом не выбрасывается наружу, а поступает в меж костюмное пространство и продолжает нагреваться еще до градусов 50-70. И это нисколько не мешает человеку, потому что он нисколько не соприкасается с этим тонким потоком меж стенок. Очень интересный был расчет, разные методики расчета пробовались, приводили варианты расчета по выгодной для нас методике, по неблагоприятной для нас методике - все равно получалось хорошо. Удивлялись, что до сих пор это не придумали: двойной скафандр с целью разделения в пространстве газа при температуре разно нагретого.
Вот такова незаконченная история со скафандром. Перед отъездом Шапиро хотел еще раз написать в разные инстанции и выяснить судьбу.
ИВ: Перед отъездом куда?
ГА: В Израиль.
ИВ: Это было недавно.
ГА: Недавно. Но я отнесся к этому совершенно спокойно. Он напишет двадцать писем, заварит кашу, а мне потом двадцать лет переписываться, скажем так, с нехорошими людьми по поводу того, что они могут различить, что не могут различить. Зачем это нужно? Совсем никакого интереса не было. Было важно только одно, что согласно законам развития технических систем более идеальной схемы нельзя было придумать. Где бы не начинали думать: в Тбилиси, в Макеевке, у черта, у дьявола - они должны были по законам придти к этой схеме, ее нельзя миновать.
В «Бюллетене изобретений» в 70-ые годы мне как-то попалось авторское свидетельство. Ты, наверное, знаешь, не ранец, а чемодан. Дурацкое изобретение, между прочим, потому что, чем оно вызвано - понятно: чем ранец становится все тяжелей и тяжелей, тем больше увеличивается запас холодильной мощности, запас дыхательной мощности, тем больше увеличивается вес. Чем больше вес, тем труднее работать, получается замкнутый круг. Сделаем этот чемодан, отделим от человека. Но, в кабинете это, наверное, хорошо смотрится. В коридоре поставил чемодан, соединенный трубой со скафандром, зашел в кабинет, подходишь к начальнику. А в условиях пожара? Я уж не говорю про горные условия...
ИВ: Это, наверное, опасно, потому что все рушится.
ГА: Это крайне опасно, переносить крайне неудобно, руки заняты, а то, что выигрыш небольшой: остановился передохнуть... То есть значительно лучшим решением было бы нажать кнопку какую-нибудь, рычаг, повернул какую-то штуковину и высунулась бы какая-то штуковина, антенна, на которую можешь опираться, передать некоторую нагрузку на землю.
ИВ: Как у кенгуру.
ГА: Как хвост у кенгуру. Это, по крайней бы мере было бы лучше, хотя я думаю, что эта штука отказала бы. Мы много работали над скафандром, он единственное изобретение доведенное до стадии предрабочего проекта. То есть по нашим расчетам, по нашим чертежам можно было делать экспериментальный образец. Не последний экспериментальный образец, а первый. Все, вплоть до мелочей, было учтено.
Тут нужно сказать, почему я тяну с этим куском рассказа. Пришел к выводу, что это на уровне подсознания совершается и обоснованно. Дело в том, что с середины сорок восьмого года по середину пятидесятого года - счастливые годы, в общем. А потом - катастрофа и организм сопротивляется воспоминаниям о катастрофе, скатываясь на воспоминания о счастливых годах.
Действительно, с сорок восьмого по пятидесятый годы - ужасно удачные, не то, чтобы они совершенно безоблачны были, заботы были, дела были, неприятности, но в главном очень приятные годы. Болдинская осень, только заменена на Бакинское двухлетие. Годы, прошедшие под знаком беспрепятственного творчества. Причем, если разобраться, тут не простое было творчество, а многоуровневое, от мелких вещей, которые требовали ручного труда, смекалки простой до средних заявок, от средних заявок до крупных заявок и до глобальной теории решения изобретательских задач. Вот в этом диапазоне все вакансии были заполнены. Видимо, это тоже необходимое требование, потому что, если человек занят творчеством на каком-то одном уровне, это приедается довольно быстро. Или он не выдерживает и становится психом, фанатиком, пьяницей. Творчество должно заполнять все грани, все уровни.
ИВ: Ландау выделял три критерия счастья: творческая работа, любовь и общение с друзьями.
ГА: Это все было вместе в этих двух годах... Всего было много. Эти два года остались в памяти. Ну, надо, наверное, чтобы побольше была такая площадка в памяти, тогда есть, что вспоминать и за что бороться. За возврат к этим условиям.
Так вот, мне кажется, очень важной мысль о том, что должна быть такая площадка. Такие площадки спокойствия были и позже, но они были уже не на том фоне: не то здоровье, не та напряженность жизни. Еще в 1945-48 годах я вставал утром и солнце ярко светило, даже если шел дождь, здоровье было великолепное, очень много читал. У меня был высокий коэффициент использования свободного времени, ну все было прекрасно по всем показателям. Каждый день приносил массу радости, а площадки аналогичные, которые встречались позже, площадки спокойствия, назовем их так, они были на фоне непрекращающейся борьбы.
ИВ: Вы не собирались жениться в эти годы ?
ГА: Но мне все что-то мешало. Во-первых, не было квартиры. Денег на квартиру не было .
ИВ: Но Вы служили, Вам могли предоставить.
ГА: Нет, все снимали, масса офицеров снимала тогда угол или... Вот у меня был знакомый лейтенант Ясницкий, я и познакомился с ним на каком-то воинском слете или съезде Закавказского военного округа. Очень приятный человек, очень интересный, он меня приохотил к езде на мотоциклах.
Потом мы договорились, что он купит себе хороший мотоцикл, а предыдущий мотоцикл отдаст мне по себестоимости. Он снимал комнату, - он, жена и больной ребенок. У маленькой девочки что-то с позвоночником было, ни сидеть, ни ходить не могла.
Кстати, его допрашивали, когда меня арестовали. Мы с ним никаких политических дел не имели, мы с ним сдружились на базе любви к изобретательству, к искусству...
ИВ: Он тоже служил в Баку?
ГА: Он служил в Баку. А человек, имеющий в те годы мотоцикл, был занят, главным образом, проблемой, где достать катушку высокого напряжения, где зарядить аккумулятор. Но, видимо, что-то такое, что можно было истолковать в отрицательном смысле, имело место. Я с большой неохотой называл своих знакомых, у меня их было немного. Скрыть знакомство с Ясницким было невозможно. Я сказал это на следствии и ожидал, что последуют какие-то акции, ничего не последовало, потом, когда я подписывал статью, маленький протокольчик, статья 206 по окончании следствия, предписывает показать подследственному весь материал, чтобы подписавший был ознакомлен. Там маленький протокол допроса: "Знали?" - "Знал". "На почве чего Вы с ним контачили?" "На почве мотоциклов и прочее". "Что Вы можете сказать о политической стороне?" - "Ничего не могу сказать, мы не вели никаких разговоров на эту тему."
В те годы страшны были реальные доносы, а в роли доносчика мог оказаться человек, который в угоду следствию мог подписать все, что угодно.
ИВ: Доносчики среди знакомых или незнакомых?
ГА: Среди знакомых доносчики.
ИВ: То есть это могло быть, в принципе, как снежный ком. В Вашем деле были такие?
ГА: Это чуть дальше, для новых переходов к мерзавскому периоду.
Ну, как ни грустно, надо переходить к эпохе нарушений социалистической законности.
|
